На съемки часто приезжал автор сценариев всеобщий любимец Гриша Горин. Он был самым «зажиточным» из нас и любил затащить актерскую братию в кафе, чтобы накормить до отвала потрясающими пирожными. Марк Анатольевич и все мы долго уговаривали его сняться в одном из захаровско-горинских фильмов, дабы увековечить себя для потомства. В конце концов Гриша дал себя уломать и снялся в роли придворного в крошечном эпизоде «Обыкновенного чуда».
Из того золотого времени больше всего почему-то запомнились какие-то самые нелепые истории. В такие частенько попадал Саня Абдулов. Однажды на съемках «Мюнхгаузена» в Германии он поспорил со здоровенным немецким каскадером, у кого сильнее руки. Саша настаивал на том, что он мастер спорта по фехтованию и поэтому-де крепче хватки, чем у него, просто не бывает. Самое интересное, что сам он верил в это. В конце концов каскадер предложил помериться силой. Когда они сцепили руки, немец успел честно предупредить: «Вам будет ошень болно! У меня силный палец». Саня залихватски ответил: «Да уж не сильнее, чем у меня. Поехали!» Через секунду раздался хруст. Абдулов, сморщившись от боли, процедил сквозь зубы: «У-у-у, фашист!» На этом он не успокоился и объявил, что настоящие звезды экрана не прибегают к услугам каскадеров, поэтому сцену прыжка с крепостной стены он сыграет сам. Мы долго его отговаривали: «Саня, не делай этого. Или хоть место проверь.» Но он продолжал напирать на то, что он мастер спорта. И что ему, мастеру, прыгнуть с каких-то трех метров — раз плюнуть. И плюнул, то есть прыгнул — аккурат на подвернувшийся небольшой камушек. Снова мы услышали хруст — закрытый перелом лодыжки. А ему как раз надо было срочно лететь в Москву на спектакль, посвященный обороне Брестской крепости. Впрочем, думаю, он выкрутился: защитник крепости вполне мог и хромать.
Только-только прошел телефильм «Обыкновенное чудо». Абдулова начали узнавать на улице, чувствовалось — слава идет за ним по пятам. Веселые, слегка выпившие, гуляем вечером по Тверской. Саша в длинной импортной дубленке, но в плебейской шапке из кролика. У «Националя» нас останавливают две роскошные красотки и что-то лепечут по-английски, почему-то указывая на свои груди. Быстрее сориентировался в ситуации я и, толкнув Сашку в бок, цежу сквозь зубы: «Сними кролика!» — а девицам улыбнулся от уха до уха, говорю все пришедшие в голову басурманские слова: «Пардон, мадам. Же ву при, силь ву пле, антанде, оревуар». Девушки в восторге от снятых заморских клиентов и тащат нас в машину.
_____
По дороге Саша только широко улыбался и время от времени громко изрекал: «Иес, оф коз», — при этом очень натурально изображал, что стреляет в прохожих из автомата. Должно быть, хотел убедить красавиц, что перед ними Джеймс Бонд. Девки балдели и просто плавились от счастья: «Глянь, ну фирма есть фирма!»
В квартиру вместе с нами поднялся и водитель, он расположился на кухне и приготовился было сидеть там до завершения «банкета». Пришлось действовать. Я достал бордовые «корочки» — пропуск в театр — и издали показал ему: «Мы, парень, из 5-го отдела МУРа. Продерни отсюда, чтоб духу твоего здесь не было!» Сутенер мгновенно испарился.
«Банкет» набирал силу. Мы с Саней изображали загулявших фирмачей. Играли перед замороченными девчонками этюды, доставали, например, из воображаемого аквариума рыбок, закусывали ими водку, а потом на ломаном русском пели дуэтом «Подмосковные вечера». В самый разгар веселья я нечаянно наступил на вертевшуюся под ногами собачку и, как это бывает с нашим братом, произнес сакраментальное «бля!». У девушек округлились глаза, но я вовремя спохватился: «Бля… ремонд де парти, нес па?» Минут через пятнадцать за стеной послышался телефонный звонок. Одна из наших подруг вышла, а когда вернулась, сказала своей подруге: «Представляешь, Толя от любви к тебе совсем сбрендил, божится, что они менты!» Это предположение показалось им столь нелепым, что они никак не могли отхохотаться. Веселье продолжалось вплоть до логического завершения.
В конце концов мы конечно же раскололись и, довольные игрой, распрощались с опешившими девушками. А спустя много лет, когда Саша, уже знаменитый до невозможности, шествовал по красной дорожке на каком-то кинофестивале, к нему, пробившись сквозь охрану, подскочила девушка и закричала: «Саша, Саша! Помнишь, как вы с Долинским нас на Тверской сняли?»
Вскоре я в очередной раз женился, все мы стали дружить семьями, ходить друг к другу в гости: Саша Збруев с Люсей Савельевой, Олег с женой Людой Зориной. Собирались обычно у меня. Сашка Абдулов, тогда еще холостой, сам закупал на рынке мясо и особые узбекские специи, приносил огромный фамильный казан и колдовал над пловом, от которого потом нас нельзя было оттащить. В нашей компании уже появилась Ира Алферова, которая больше года прожила в квартире моей мамы. Приехавшая из провинции, она после «Хождения по мукам» наутро проснулась знаменитой, но жить ей было негде. Весь роман Саши и Иры разворачивался на моих глазах: встречались они на маминой кухне.
Как Саша красиво ухаживал! Я даже завидовал ему. В маминой квартире не переводились цветы, которые он приносил своей любимой.
И еще один эпизод из золотого ленкомовского времени — на тему «Моя жизнь в искусстве», но с гастрономическим или, скорее, антигастрономическим оттенком.
Марк Анатольевич Захаров подметил, что я довольно аппетитно ем. И когда он утвердил меня на роль пастора в «Мюнхгаузене», решил, что в сцене с баронессой, которую играет Чурикова, мой герой непременно должен есть. Пастор, запихнув под двойной подбородок салфетку, обедал и при этом беседовал с персонажем, которого сыграл Леня Ярмольник.
Я очень трепетно относился к своей роли. Чтобы сцена получилась убедительной, по-настоящему достоверной, я почти целые сутки не прикасался к еде. На съемки я пришел в приподнятом настроении, и реквизиторы расстарались — сварили замечательную осетровую уху, а на второе приготовили тоже осетринку, которую мне подавали с картошечкой фри. Всего было много, на несколько дублей. У меня потекли слюни.
Начали репетировать. Марк Анатольевич хотел посмотреть, как я буду есть и одновременно произносить текст. Текст у меня отскакивал от зубов — отскакивал, когда я не ел, но стоило мне засунуть в рот ложку с горячей ухой, слова роли и суп вступали в непримиримое противоречие. Изо рта капало, уха пачкала сутану, брызги едва не достигали объектива камеры.
— Так, Володя, остановились. Пробуем еще раз.
Пробуем еще раз, я съедаю еще полтарелки супа, еще раз произношу текст.
— Уже лучше. Уже лучше. Ну, попробуем со вторым.
Я начинаю есть картошку, проглатываю кусочек рыбы, говорю текст.
— Отлично! — хвалит Марк Анатольевич. — Теперь повторим с самого начала с камерой.
Камера наезжает.
— Стоп. Поменяйте тарелку, суп кончается, и он явно остыл. Суп должен быть горячим. Горячим. Вы меня понимаете?
Тарелку меняют. Я уже сыт, но есть, кажется, еще могу. А ведь съемка и не начиналась. Передо мной ставят новую тарелку с дымящимся супом, рядом картошка и рыба. Хлопушка, дубль первый.
