— Стоп! Все сначала. Налейте супчика.
Я чувствую, что в меня больше не лезет. А что делать? Работа есть работа. Должен с аппетитом есть, убедительно говорить.
— Внимание! Хлопушка, аппаратная, мотор, дубль второй.
Полтарелки осилил. Картошка… рыба… Стоп! На этот раз останавливает оператор. Соринка в камере.
Я не могу не только есть, но и смотреть в сторону еды. Прошу принести целлофановый пакет. Приносят. Хлопушка. Дубль третий!
Я вливаю в себя пару ложек супа. надкусываю кусок рыбы.
— Стоп камера!
Нагибаюсь и под столом сплевываю в пакет.
— Так, приготовились. Репетируем еще раз.
Меня тошнит, лоб покрывается холодным потом. Но раз за разом я, как жральный автомат, запихиваю в рот реквизиторскую жратву, проговариваю текст. Стоп. Сплевываю в пакет. Все это — как в бреду, как в ночном кошмаре. На шестом или седьмом дубле Марк Анатольевич счел, что получилось. Полуживого, почти в бессознательном состоянии меня уводят с площадки. А на экране все выглядит — зрители не дадут соврать, «Мюнхгаузена» довольно часто показывают по телевизору, — убедительно, даже совсем неплохо. По крайней мере, я своей игрой доволен, хотя ту пытку ухой и осетриной с картошкой буду с ужасом вспоминать до конца дней своих.
Для меня работа в «Ленкоме», работа с Марком Анатольевичем Захаровым, с замечательными партнерами и друзьями осталась в памяти как период творческого подъема — недаром я назвал это время золотым для себя. К сожалению, оно оказалось недолгим. Из театра мне пришлось уйти. Виной тому и случайные обстоятельства, которых в жизни любого человека немало, и некоторые свойства моего характера, появившиеся (или обострившиеся) после пребывания в зоне.
Однажды, когда театр был на гастролях в Питере, мне позвонила жена и объявила, что встретила другого и мы должны расстаться. Я попросил подменить меня в спектакле и рванул в Москву спасать семью. Увы, мой напарник, который должен был играть за меня, набрался и обо всем забыл. Вернувшись через день в Питер, я узнал, что меня увольняют. Чуть не половина театра гурьбой отправилась к Марку Захарову просить за меня. И меня отбили. А через два года мы с Сашей Абдуловым влипли в крайне неприятную историю, которая закончилась для меня плачевно. Нас обвинили в попытке изнасилования. Не стану описывать, что произошло на самом деле, но, видит Бог, ничего подобного и близко не было. Зато и у Саши, и у меня хватило завистников и недоброжелателей. Не без их помощи история получила широкую огласку. Дошло до Министерства культуры — чья-то голова должна была полететь. Марк Анатольевич попросил меня на год уйти из театра. Я ушел и больше в «Ленком» не возвращался. Вскоре дали трещину и мои близкие теплые отношения с друзьями и партнерами по театру. Во многом, должен признать, по моей вине.
Возьмем того же Олега Янковского. Знаю, с какой теплотой он ко мне относился, но сколько раз я подвергал нашу дружбу совершенно ненужным испытаниям… Помню, в ресторане «Берлин» на его дне рождения в теплой интеллигентной компании я ухитрился затеять драку с официантами. А сколько раз Саше Збруеву, дорогому моему дружочку, для которого дружба — понятие круглосуточное, приходилось выезжать на помощь по первому моему звонку.
Однажды меня задержали гаишники — ехал, крепко выпивши, — и повезли в отделение. В дороге я принялся буянить, грозил всех наутро уволить. Когда же приехали на место, я решил, не дожидаясь утра, разжаловать сидящего рядом лейтенанта и немедленно стал срывать с него погоны. Меня кинули в КПЗ к другим задержанным и посулили крупные неприятности.
На мое счастье, девушку, с которой я ехал, отпустили, и она догадалась позвонить моему брату.
Брат немедленно сообщил о случившемся Саше Збруеву. В шесть утра Саня был уже в отделении, где я отсыпался в «аквариуме». Хотя его и узнали, широкую актерскую улыбку встретили холодно: уж больно нагло я себя вел. Но Саня, следуя системе Станиславского, как бы случайно бросил: «Ах, как у вас тут чистенько, отремонтировано!» И оказалось, попал в самую точку — майор, инициатор ремонта и добытчик стройматериалов, дрогнул. Он оживился и повел артиста по кабинетам и камерам, продемонстрировал каждый уголок, каждый плинтус, поведал об использованных марках цемента. Саня — какой он актер, не нужно рассказывать — восторгался до слез. После полуторачасовой экскурсии меня сдали в Сашины дружеские руки: «Забирай своего говнюка».
Какое-то время я оставался свободным художником. Потом недолгое время работал в Еврейском драматическом театре, где и встретил свою пятую, надеюсь, последнюю, жену.
Наташу я приметил на репетиции. По роли ей надо было сесть на пол у окна, но узкая, к тому же короткая юбка ей явно мешала. Она покраснела, на глазах заблестели слезы, но режиссер был неумолим. Она была так трогательна и беспомощна, что я не мог отвести от нее глаз. Ее подруга рассказала мне, что Наташа замужем и у нее девятилетняя дочь.
Как-то после репетиции мы большой компанией завалились ко мне домой. Провели прекрасный вечер: пили вино, читали стихи. На прощание я сказал Наташе: «Буду рад увидеть вас еще раз». Через несколько дней она позвонила, через неделю мы стали жить вместе, а через год поженились. У нас родилась дочь.
Что бы я ни делал, какую бы роль в театре или кино мне ни предлагали, моим первым советчиком и помощником была и есть моя женуля, моя Наташа. Она настолько чуткий и деликатный человек, что порой после моего разговора с продюсером или режиссером, предлагающим мне очередную роль, она стесняется спросить, о чем шла речь, причем я всегда вижу краем глаза: она прислушивается, ей крайне интересно, где, кого, с кем я буду играть. А я больше двух-трех минут не выдерживаю и сам начинаю разговор.
Сколько дельных советов, сколько справедливых замечаний я от выслушал от Наташи! Она говорит крайне лаконично, скупо и очень четко, попадая при этом в самую суть. Я часто начинаю со свойственной мне энергией спорить с ней, протестовать, но в своих суждениях моя дорогая жена всегда уверенна и категорична, иначе бы она их не высказывала, и я через пару минут, побрызгав слюной, замолкаю, признавая ее правоту. Она — мой ангел-хранитель, тем более что ее день рождения приходится на мой «день ангела», и это явно не пустое совпадение. От трех людей на свете я видел столько внимания, понимания, любви — от мамы, папы и моей Наташи.
После женитьбы и особенно появления Поленьки моя жизнь резко изменилась — словно Бог посмотрел в мою сторону. Я поступил работать в театр «У Никитских ворот», где главный режиссер Марк Розовский поставил спектакли, в которых я сыграл памятные для меня, хорошо принятые зрителем роли: Серебрякова в «Дяде Ване», Грегори Соломона в «Цене», Максима Григорьевича в «Романе о девочках» и много других.
Меня стали приглашать и в кино. Годы изменили меня не только внутренне, но и внешне: из смазливого красавчика я превратился в того, кто я есть сейчас. Я с удовольствием снялся у Геннадия Байсака в фильмах «Покушение», «Игра на миллионы» и «Агапэ», у Игоря Федоровича Масленникова в «Зимней вишне».
