На следующий день ровно в два я был на репетиционной площадке. Виталий встретил меня очень приветливо:
— Привет! Как жизнь? Пьесу прочел? Правда, грандиозно? Кого бы хотел сыграть?
Я состроил «умняк» — будто обдумываю, какую роль выбрать, — и только открыл рот, как он с хитрой улыбкой прервал меня:
— Не мучайся! Все равно не догонишь. Я хочу, чтобы ты сыграл миссис Бойл. Ну как?
Я был ошарашен. Серьезный психологический детектив, годами игравшийся на десятках сцен мира, и вдруг в драматической женской роли — толстый мордастый мужик! Ведь это не водевиль, не комедь.
— В том-то и вся фишка, — окончательно развеял мои сомнения Виталий. — Никаких кривляний: тетка с абсолютно мужским характером. Баба-мужик.
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Конечно, после первых же слов, прочитанных мной на репетиции: «Я Бойл. Я миссис Бойл!..» — все партнеры полегли со смеху, но постепенно привыкли. Естественно, что в роли, несмотря на всю драматичность детективного сюжета, появился определенный комизм. Да и весь спектакль во многом решался гротескно. В общем, играя эту даму, я получал огромное удовольствие, а по реакции зрителей чувствовал, что они тоже приняли нашу игру.
Потом я спросил у Виталика, как ему пришла в голову светлая мысль пригласить меня на эту роль. И узнал, что до моего приглашения в «Мышеловку» миссис Бойл репетировала блистательная Инна Ульянова, но у нее некстати возникли проблемы, мягко скажем, со здоровьем. Режиссеру надо было как-то выходить из положения, иначе выпуск спектакля откладывался на неопределенное время. И
вот ночью в постели его жена Маша сказала: «Да чего ты мучаешься? Сам же после репетиций «Шалопаев» заявил, что Долинский может сыграть все. Вот и пригласи его». Виталий последовал Машиному совету. Режиссеры, слушайтесь своих жен!
На четвертом-пятом спектакле, когда мне пришлось уехать на гастроли, на роль миссис Бойл ввели яркую характерную актрису Марину Голуб…
Написал это имя и вновь, который уже раз, испытал щемящее чувство утраты. Мы, моя тогда еще будущая жена Наташа и я, познакомились с Мариной в театре «Шолом», где какое-то время играли вместе. И потом не теряли друг друга из виду. Я снимался с ней в сериалах, дружески общался на «Кинотаврах», внимательно следил за ее актерским взлетом вплоть до достигнутых ею вершин в чеховском Художественном: Васса Железнова, королева-мать в Гамлете. Это были бы не последние ее вершины, знаю. Но ее сбили на взлете.
После трагедии о Марине Голуб, кажется, сказано все. Добавлю, что я всегда восхищался ее могучей энергетикой: человек-электростанция ярких эмоций, молний любви к жизни, неуемного актерского тщеславия, без которого актер не актер. А как эта добрая, славная еврейская женщина сумела воплотить истинно русский характер в «Семеновне»! А какой искрометно веселой она была в «Девчатах»!
Сбили на взлете.
«Мышеловка» свела меня с двумя людьми, которые плотно вошли в мою жизнь. Это Лариса Гузеева и Петр Белышков.
Ларисой я был очарован еще с ее кинодебюта в «Жестоком романсе». Когда мы познакомились и коротко «обнюхались», то сразу поняли: в чем-то мы очень родственные души. Пожалуй, за всю свою театральную жизнь я не встретил человека, более трепетно относящегося к сцене, чем Лариса. Большого театрального опыта у нее не было, но это компенсировалось неподдельной и полной душевной отдачей в исполнении любой роли.
В «Мышеловке» у нее роль сложная, по-настоящему драматическая, да нет, просто трагическая. Лара натурально бледнела и краснела на сцене. Плакала живыми слезами и чуть не теряла сознание от подлинности переживаний. Если кто-то стоял за кулисами и отвлекал ее, она обижалась и делала замечания. Часто они относилось ко мне. В конце первого акта миссис Бойл убивают, и я оставшуюся часть спектакля и до поклонов маялся скукой, бродил по закулисью, подсматривал за происходящим на сцене, не без юмора «оценивая» игру своих коллег. После одной моей репризы Лара подошла ко мне, отвела в сторону и сказала: «Вован, если не хочешь поссориться, не мешай мне! Очень тебя прошу». Я клятвенно пообещал, что во время своих сцен она меня за кулисами не увидит.
Несколько спектаклей спустя я, уже убитый, блуждая за кулисами Театра-студии киноактера, наткнулся на инвалидную коляску, уселся в нее и, сняв парик миссис Бойл, обнажив свою лысину, тихонько стал кататься за сценой. Тем временем Лариса так драматично искренне произносила монолог над телом убитого брата, что я невольно заслушался, подкатил на коляске к первой кулисе и стал внимательно слушать. Она меня заметила, полоснула, как ножом, взглядом и покрылась ярким румянцем. Я ретировался. Когда после спектакля я подошел к ней, она резко сказала, что я не умею держать слово и сегодня убил ее роль. Я попытался оправдаться, но тщетно — она даже не стала слушать. Мы долго не разговаривали. Но в конце концов где-то на ужине после очередного спектакля помирились. Я объяснил ей, что подкатил к сцене без всяких задних мыслей, без злого умысла, что было абсолютной правдой. «Но и ты пойми меня, — отвечала она, — я вся из себя страдаю над братским телом, и вдруг из кулисы почти на сцену в инвалидной коляске выезжает Берия в женском платье, я чуть со страха не уделалась!» В общем, простила. Потом были еще поездки, мы очень подружились, поддерживали друг друга, когда бывали нелегкие минуты, а они бывали. Однажды на
Дальнем Востоке чуть не с боем вырывались из резиденции местного блатного авторитета, куда ненароком попали. И вместе бродили по старому городу в Риге, попивая пунш и выискивая подарки своим близким. Ой, да чего только не бывало! Лариса для меня навсегда останется близким по духу человеком, я ее люблю.
Вообще, поездки с гастролями по стране — это отдельный разговор. Нигде так не узнаешь человека, его отношение к жизни, к людям, к профессии. Мне не много было отмерено общаться с Виталиком Соломиным, но несколько гастрольных поездок — в одном купе, под рюмочку «беленькой» — помогли мне узнать этого, в общем, очень закрытого человека. Основываясь на наших совместных работах, на том, что видел в спектаклях Малого театра, могу сказать смело: Виталий Мефодьевич Соломин не просто хороший, а по-настоящему большой актер. Он был потрясающе правдив на сцене и требовал правды от партнеров. Я никогда не забуду, как уже после выпуска «Мышеловки» он, режиссер, предпочитал не смотреть, а слушать нас из-за кулис. Я увидел его сидящим во время спектакля за сценой, сосредоточенного, с закрытыми глазами. «Тебе что, плохо?» — спросил я. «Нет, нет, не мешай. Я слушаю!» Потом он объяснил мне, что правду и фальшь лучше воспринимает на слух. И сам никогда не фальшивил.
В ночном купе с удивительным трепетом рассказывал о своих студентах. Любил их, как собственных дочерей, переживал за них. Гордился каким-то пареньком, который, по его мнению, был похож на него. Говорил мне, что одними из лучших минут своей жизни считает время, когда выдавалось побыть одному на даче, посидеть за полночь у костра и, прихлебывая чай, думать, фантазировать, мечтать, строить планы. Сколько же у него было их, планов!
Больно, когда уходят друзья. Двадцатого апреля шумно и весело отмечали мой день рождения. Виталик прекрасно выглядел, был, как всегда, остроумен, говорил хорошие, теплые слова. А спустя несколько дней позвонила Маша: увезли в больницу… Скоро Виталика не стало. Какая потеря для нашего театра, для Щепкинского училища, где он блестяще преподавал, и для меня.
