Годы спустя Анна описывала это событие как «последний ужин». Ранним утром следующего дня, прежде чем Бон приехал, Анна вышла из квартиры и села в автобус до дома Сьюзи. Это было прохладное утро понедельника, и она надеялась, что Бон позвонит ей позже, по крайней мере, чтобы спросить, как у нее дела. Тем вечером, когда Ян и Пэп вернулись из E.Zee Hire, они сказали, что не видели Бона весь день.
Анна начала раздражаться. По ее словам, она видела предзнаменования гибели Бона незадолго до того, как все произошло. Она замечала его «грустные взгляды» в те моменты, когда он думал, что она на него не смотрит.
Или, к примеру, ту твердость, с которой он схватил ее за руку, словно пытаясь сказать ей что-то вроде: «Не для нашего светлого будущего, а для чего-то столь безнадежного, возможно, в мучительном аду», как она выразилась на ломаном английском. И, как и все остальные, она не могла помочь.
Телефон в Мейда Вейл зазвонил сразу после 11 вечера. Она вскочила от удивления. Это был Бон. Когда Анна спросила, что он делает, Бон сказал ей, что сидит дома в одиночестве: «Пью и пишу стихи». По его словам, он планировал пойти в студию на следующий день, поэтому скоро собирался лечь спать, чтобы немного отдохнуть. Анна восприняла это как способ дать ей понять, что он не примет ее обратно в ближайшее время. Сьюзи дала ей одеяло, и она провела ночь на диване.
Только Бон не планировал ранний отход ко сну. На самом деле он уже позвонил Сильвер, спрашивая, поедет ли она с ним. Ему было все равно, где они встретятся; он просто хотел увидеть ее. Оказавшись на свободе после девяти месяцев в туре, впервые получив собственную квартиру в Лондоне, увидев в кармане какие-то реальные деньги, он начал глубоко задумываться о прошлом: где он был, что он узнал, что оставил позади. Он чувствовал, что уже многое упустил. Это же чувство привело его домой в Перт на Рождество. Сейчас, в последние несколько дней, он начал звонить старым друзьям и знакомым, и даже некоторым людям, которых он не видел годами: Корал Браунинг, Дагу Талеру, Дэвиду Кребсу, даже Ирен.…
Но Сильвер не хотела видеться с ним. Куда пойти тоскливым вечером понедельника в Лондоне? Особенно когда ты можешь быть дома, сидеть уютно, как жук, только ты и твои наркотики. Бон сказал: «Просто пойдем выпьем». Но Сильвер не пила. Наркоманы пьют так же часто, как и моются. Выпивка просто «не идет» с наркотиками. Один из лучших клиентов Сильвер Пит Уэй как-то сказал: «Нормально иметь с собой бутылку шампанского, пока ты пытаешься ввести [героин]». Вместо этого Сильвер предложила Бону связаться с Алистером Кинниром – еще одним ее знакомым наркоманом, с которым она какое-то время жила в квартире в Кенсингтоне два года назад. Там Бон впервые встретился с ним. По словам Сильвер, начинающий басист Киннир, подобно многим музыкантам, существовавшим на отшибе лондонского музыкального бизнеса, очень скучал.
Бон, отчаянно пытаясь выйти на улицу и потерять себя в толпе – любой толпе, – сказал следующее: «Хорошо, скажи ему, чтобы он пришел и позвал меня прогуляться с ним». Затем он положил трубку и налил себе еще один стакан, после этого подумал о том, чтобы сделать еще несколько звонков (об этом он хотел рассказать по телефону Яну Джеффри, но тогда трубку подняла Анна, и он был вынужден поделиться с ней одной из своих историй… снова).
Хедлайнером Music Machine в тот вечер была группа «новой волны» под названием Lonesome No More с участием вокалистки Коуллы Какоулли и будущего гитариста Cult Билли Даффи. Какоулли была наиболее известна своим вокальным участием в последних записях The Only Ones и Johnny Thunders, которые славились своей склонностью к музыке и героину. Действительно, именно старшая сестра Коуллы, Зена Какоулли, жена и менеджер вокалиста Only Ones Питера Перретта, составляла список гостей в Music Machine в тот вечер.
Однако никогда не было никаких предположений о том, что кто-либо еще, присутствовавший в Music Machine той ночью, сознательно давал героин Бону Скотту.
Просто то, что в данную среду входили Киннир и Бон, способствовало рок-н-ролльному поведению в самых разных проявлениях. Было почти немыслимо, что, по крайней мере, у некоторых из них не было героина – в частности, у Алистера Киннира, высокого, но физически хрупкого сына доктора, который, по словам Сильвер, в тот вечер приехал к ней на Сильвер-роуд к Сильвер, где все еще находился в тот момент, когда Бон позвонил.
От дома Киннира в Восточном Далвиче до дома Сильвер можно было доехать за 45 минут. Весьма обходной путь, чтобы совершить «визит» вечером, когда он планировал отправиться куда-нибудь – в Камден-Таун – в противоположном направлении. Если, конечно, у Киннира не было веской причины зайти к Сильвер. Как у довольно частого «посетителя» той квартиры в те дни, у меня в голове есть картинка, как все происходило, хотя читатель может нарисовать совсем другое; что он просто позвонил Сильвер, «чтобы узнать, не хочет ли она, чтобы он зашел». И что если Бон употреблял с Кинниром наркотики в ту ночь, но получил их из других источников.
Каким бы маршрутом Киннир ни ехал, подъезжая к Бону около 11 часов вечера, он позже вспоминал, что певец был уже «довольно пьян», когда он подобрал его, и сказал через два дня спустя в интервью лондонскому Evening Standard, как в Music Machine «[Бон] пил четыре виски подряд». Рассказывая об этом 25 лет спустя, он утверждал, что они с Боном выпили слишком много «той ночью», как в баре за кулисами, так и в баре наверху. Опять же, странное утверждение для того, кого Сильвер всегда называла «пьющим не слишком много» – по-видимому, также потому, что, как и она, он предпочитал наркотики. Киннир добавил: «Я не видел, чтобы [Бон] принимал наркотики в тот вечер». Зачем ему принимать наркотики скучным вечером понедельника в Music Machine, в окружении людей, которые, вероятно, сходят с ума? Скучающий, подавленный, влюбленный, пьяный Бон…
Ян Джеффри сейчас говорит: «Никто тогда не думал о чем-то другом. Вы выпили бы двадцать пинт, потому что все остальное, что там происходило, позволило выпить двадцать пинт. Это был рок-н-ролл! То же самое было с тем маленьким баром наверху в Hammersmith Odeon. Вы спускались по лестнице, потому что никто никогда не пользовался ей, ведь никто не знал, что этот бар там был, выгонял их [дорожки кокаина и/или героина] и возвращались к бару. Я имею в виду, что при подходящей возможности они бы баловались всем, что могли найти, вы правы. Но в основном они бы пили и просто хорошо проводили время.
Бон погрузился в бессознательное состояние. Я оставил его в машине и позвонил в его дверь, но его подруга не ответила. Я взял ключи Бона и позволил себе войти в квартиру, но никого не было дома. Я не смог разбудить Бона, поэтому позвонил Сильвер, чтобы спросить у нее совета. Она сказала, что он довольно часто терял сознание и что лучше всего оставить его в покое».
«Я понял, что Бон впал в бессознательное состояние…» И снова Джеффри описывает ситуацию не совсем так, как об этом сейчас вспоминает Сильвер. По словам Сильвер, около часа ночи ей позвонил очень огорченный и взволнованный Алистер и закричал: «Он потерял сознание! Он потерял сознание! Что мне делать?» Иными словами, это был панический звонок дилеру героина. И все же, если Киннир был так обеспокоен, то почему сын доктора просто не отвез его в больницу? Потому что он тоже был пьян и боялся полиции, может быть, теста на алкоголь и лишения водительских прав? Пьяные водители, конечно, делали и худшие вещи. Или, возможно, это было просто потому, что он нес какие-то наркотики, которые купил ранее, и ему было страшно из-за того, что он уже был под ними? Доктор с Харли-стрит, хорошо разбирающийся в работе с деятелями музыкального бизнеса семидесятых, но предпочитающий не называть своего имени, говорит: «Алкоголь и даже небольшое количество героина могут быть смертельной комбинацией».
