Как только Бон сдал экзамены, он сел за руль. Ему нравились большие и быстрые американские модели машин, «танки», как их называли во Фримантле. Любой, кто попытался бы обогнать Бона, хорошенько получил бы. Он был невысокого роста, но это его не смущало, он никогда не отказывался от драки. В этом была его схожесть с отцом и с остальными Скоттами.
Затем Бон начал задумываться о первой татуировке. У него было хорошее чувство юмора, в его ярких темных глазах всегда искрилась ирония. И когда они с Терри пошли набивать свои первые татуировки на улицу East Perth, последний вышел с надписью Death Before Dishonor на руке. У Бона была такая же, но не на руке, а на нижней части живота. По его лицу текли слезы, пока татуировщик иглой проходился по его телу, но Бон изо всех сил старался терпеть и не признавал, что для первого раза он зашел слишком далеко. Боль была настолько сильной, что в течение нескольких недель после этого он не мог застегивать брюки.
Тогда он еще не был алкоголиком, каким станет после 20 лет, слушал блюз, курил все, что можно было держать между пальцами, и никогда долго не искал проблем – они сами находили его. Субботними вечерами они тусовались с Терри, Маурин и остальными в Cafe de Wheels, около которого стояли Chevrolet, Dodge Custom и даже «Мустанги».
Как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины», они обычно брали друг друга «на слабо», соревнуясь в том, кто быстрее доедет до пляжа. У Терри был «Ford», а Бон чаще всего брал у кого-нибудь машину на вечер, чтобы похвастаться перед друзьями. Однажды они были на пляже, и Бон врезался в грузовик, практически разбив его надвое.
Не обошлось без полиции. Там хорошо знали Бона и Терри и начинали звонить им, как только в городе было что-то украдено или разбито. «Они просто выходили на улицу и сливали бензин, – вспоминает Маурин. – Я должна была стоять и следить, чтобы никто не увидел, как они его откачивают».
Парни продолжали смеяться полиции в лицо, но со временем ситуация все обострялась. Однажды полицейские сильно избили Терри. Бон в ответ до полусмерти избил одного из них. Однако ничего так и не было доказано, и все продолжало идти своим чередом, от плохого к очень плохому. Родители очень переживали за сына, Чарльз старался с ним разговаривать. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Бон просто не переехал к родителям Терри.
Грань между тем, чтобы довести что-то до предела и зайти за этот предел, достаточно тонкая. Когда Бон Скотт все-таки пересек эту линию в первый раз, ему было 16 лет. Одним субботним вечером он пошел на танцы на пляж в порту. Там он, как обычно, поднялся на сцену и спел одну или две песни вместе с местной группой. Потом он «прогулялся по пляжу» с симпатичной девушкой, с которой только что познакомился. Но когда он вернулся, другие молодые люди подумали, что теперь «пришел их черед».
Возможно, Бон и был хулиганом и авантюристом, но, по его мнению, он также был джентльменом, по крайней мере, когда дело касалось девушек.
И он, недолго думая, решил преподать урок этим юношам. Он начал крушить все вокруг, падали столы, билось стекло. Кто-то вызвал полицию, и Бон, истекая кровью, залез к Терри в машину.
Конечно же, полиция прекрасно знала, кто он такой, и случайно поймала его той же ночью – за 12 галлонов украденного бензина.
Его арестовали и посадили в тюрьму до утра понедельника. Бона вызвали в Детский Суд Фримантля и обвинили в предоставлении ложного имени и адреса, сопротивлении полиции, половой связи с несовершеннолетней девушкой и, наконец, краже этих 12 галлонов бензина. Чарльз и Иза присутствовали на слушании и были в ужасе. Теперь до того, как ему исполнится 18 лет, Бон должен был принимать участие в деятельности службы по защите детей. Также ему рекомендовали находиться под домашним арестом в максимальной безопасности. С Бона также взяли двухгодичное обязательство, что он будет привлечен к дополнительному наказанию в случае незаконных половых контактов (к счастью, он этого не делал).
Все это было ужасно для Бона и его семьи. Однако благодаря этому случаю о карьере Скотта как начинающего преступника точно можно было забыть. Случись это пятью годами позже, возможно, дело приняло бы другой оборот.
В 16 лет, когда Бон только начинал испытывать судьбу как певец, он понял, что это должно стать делом его жизни. Благодаря субботним танцам на пляже в порту, на которых пел Джонни Янг, Бон прославился чем-то еще, кроме хулиганства. Джонни обычно пел одну или две песни, пока толпа во главе с Маурин не начинала кричать: «Мы хотим Бонни! Мы хотим Бонни!» Бон выходил на сцену, забирал микрофон у Янга и пел Long Tall Sally и Blue Suede Shoes. «Все девчонки сходили по нему с ума, – вспоминает Маурин. – Джонни Янг даже расстраивался».
Бон отказывался делиться деталями своей прошлой жизни, но то тут, то там всплывали новые подробности. Угроза разоблачения пришла откуда не ждали: Алек и Джейн, дедушка и бабушка Бона из Кирримуира, решили в первый раз навестить Чарльза, Изу и детей.
Несмотря на свое никчемное поведение, Бон все еще чувствовал себя милым хорошим мальчиком. Он участвовал в гонках, крал машины, дрался, но помимо этого, к примеру, недавно получил стипендию. Он с нетерпением ждал первой с тех пор, как семья перебралась в Австралию, встречи с родственниками. Многими годами позже девушка Бона Сильвер Смит в разговоре с Клинтоном Уокером объясняла: «У Бона тогда был выбор либо остаться под опекой родителей, в случае чего все плохое было бы забыто, либо проходить через судебный процесс. В таких обстоятельствах он не мог встречать дедушку с бабушкой, поэтому сделал выбор в пользу судебного процесса. К тому времени, как он вышел, родственники, разумеется, уже уехали, а позже и умерли. Он всегда жалел, что не мог это исправить».
Riverbank не было обычным учреждением для несовершеннолетних. Это была специально построенная тюрьма для мальчиков, совершивших серьезные преступления. Не было открытых спален, только запертые камеры. Все это было по-настоящему тяжело. Старшие издевались над младшими, были распространены сексуальные нападения. Каким-то образом Бон продержался там девять месяцев.
В тюрьме было непросто оставаться крепким орешком. Каждый день подъем в шесть утра, потом ледяной душ. Затем Бон снова ложился на койку, курил и все время думал. Остаток дня проходил за различными работами – в мастерских, на кухне, в прачечной.
Он часами драил холодный грязный пол, который, откровенно говоря, нельзя было очистить. Пальцы были красными и деревянными. Позже вечером, после обыкновенно отвратительного ужина, который подавали в общем зале, все играли в карты и слушали радио. Надзиратели пытались заставить мальчишек читать книги или играть на музыкальных инструментах, но желающих было немного. Иногда кто-то монотонно читал вслух. Бон присоединялся, но нечасто. Он переживал за свою шкуру.
От скуки парни затевали драки каждый день, иногда – каждый час. В наказание тебя сажали в «клетку», и это было самым ужасным, что можно было придумать, для таких социальных людей, как Бон. Единственная отрада наступала в воскресенье, когда после ланча можно было принимать посетителей. Для своих семей заключенные устраивали концерты. Бон всегда участвовал, поскольку хорошо играл на барабанах. Именно тогда он понял, что хочет выступать в группе, как The Beatles, которых он впервые услышал по радио как раз в Riverbank. Вскоре он уже говорил своим родителям о том, что как только выйдет, то найдет хорошую группу и станет знаменитым. Они, в свою очередь, просто надеялись, что он не попадет обратно в тюрьму. Достаточно было взглянуть на лица людей, с которыми Бон тогда общался, чтобы сказать, что это легко может быть всего лишь началом пути, в котором тюрьма быстро становится домом.
