Тавис был нынче, пожалуй, скорее телохранитель, нежели проводник, но мне не хотелось говорить ему об этом.
А Тавис был проворный, смышленый рыжеволосый юнец с ослепительной улыбкой проказника и лицом, усыпанным веснушками, – просто звездный парад веснушек.
Мне куда удобнее было отправиться с ним, чем, к примеру, с Ивайном, который наверняка скоро потерял бы терпение и вспомнил о более важных делах.
– Сколько тебе лет? – спросила я, когда мы отошли от Хелены Лаклан настолько, что услышать нас она не могла.
– Девять, – ответил он. – А сколько тебе?
– Одиннадцать.
Он смерил меня взглядом. Я была едва ли на ладошку длиннее его.
– Мгм, – пробормотал он. – Но ты-то девчонка!
– О чем ты? – спросила я, хотя было яснее ясного, что он имел в виду.
– Ничего! – ответил он, улыбаясь своей широчайшей и самой невиннейшей из улыбок. – Куда отправимся, мадемуазель?
– Найди мне какой-нибудь луг или обочину канавы. Ты знаешь, какой он, подорожник?
– А на что он тебе?
– Врачевать раны моего брата. Не годится лишь остролистный. Plantago Lanceolata.
– Это еще что такое?
– Так называется это растение по-латыни.
Я сказала, чтобы мальчишка знал: есть кое-что такое, что мне прекрасно известно, а он и не слышал.
Нам не пришлось ходить далеко за пределы города, чтобы найти небольшую делянку, где росла бы никем не затоптанная и не покрытая глиной трава. В самом первом обнаруженном нами таком месте лютики заглушили почти все.
– Если пройдем немного вдоль дороги, мы, пожалуй, найдем какие-нибудь подорожники, – сказал мне в утешение Тавис.
– Только бы нам не пришлось спускаться за ними полдороги под гору в Низовье, – вымолвила я.
В этих словах, пожалуй, было опасение, но больше потому, что я беспокоилась за Давина.
– Может, ты не привык ходить так далеко?
– Еще чего!
Тут снова начались вопросы: «На что вообще нужны девчонки?»
Это начало меня раздражать. Быть может, взрослый телохранитель все же был бы лучше, чем девятилетний дерзкий сопливый щенок с веснушками и дерзкими повадками.
Мы прошли немного вдоль дороги – две колеи переваливали через вершины холмов и в нескольких местах врезались так глубоко, что образовали проход в горах, и ничего нельзя было разглядеть по обеим сторонам тесных откосов. Высоко над нашими головами плыл на легких крыльях жаворонок и пел, да так, что на душе становилось все веселее.
Солнце стояло высоко в небе и уже грело по-настоящему.
– Хочешь пить? – спросил Тавис, и я подумала, что мальчишка и сам хочет напиться.
– Немножко!
Уйдя с дороги, он, поднявшись выше, перешел наискосок вершину холма. Там проходила небольшая вытоптанная, по всему видно, овцами тропка. Повсюду валялись черные кучки овечьего помета. На мне были мои новые ворсистого сукна сапожки, так что я, боясь их запачкать, пыталась во что бы то ни стало не наступить на эти кучки, но это было трудно, так как они валялись повсюду.
Тавис был в деревянных башмаках, и ему было все равно, запачкает он их или нет. На другом склоне холма тропка зигзагами спускалась вниз на дно ущелья, где вплотную к зарослям орешника возвышались березы. Однако же среди листвы виднелись мерцающие отблески ручья, а вскоре я услыхала и как журчит вода.
Мы скользнули вниз к броду, куда приходили на водопой овцы, и Тавис тотчас сбросил свои деревянные башмаки и уселся на бережке, болтая ногами в воде.
А я присела на корточки и зачерпнула немного воды ладонью. Я пила эту прохладную, кристально чистую воду, пока не утолила жажду.
– Что это там за гул? – спросила я, потому что мне послышался шум воды куда громче того, что мог бы издавать маленький ручей.
Тавис указал вниз вдоль ручья:
– Это Мельничья быстрина. Там внизу есть старая водяная мельница. Она уже развалилась, так что там никто не живет. – Он слегка покосился на меня. – Мы можем запросто спуститься туда. Но это не для девчонок. Там водятся привидения.
Опять он со своей болтовней о девчонках! Ну его!
– Что еще за привидения? – спросила я. – Ты, верно, просто болтаешь, думаешь – я испугаюсь!
Он покачал головой:
– Нет, это правда. Я сам слышал об этом. Когда стоишь на краю стены у Мельничьего пруда, слышно, как кто-то плачет. А еще сказывают, будто ночью ее можно видеть.
– Кого?
– Старую Анюа. Анюа Лаклан, бабушку моего дедушки с отцовской стороны. Мою прапрабабушку. Она ищет свое утонувшее дитя.
Я быстро посмотрела на него, чтоб узнать, правда ли то, что он сказал. Да! Так оно и было. Или по крайней мере он сам верил в это.
– Анюа нашли в Мельничьем пруду несколько недель после того, как ее маленькая девочка утонула. Никто не знает, утопилась ли Анюа по доброй воле или упала в воду, когда искала дочку.
Тавис взглянул искоса, чтобы увидеть, удалось ли ему испугать меня. А я и вправду почувствовала, как от страха по всему телу забегали мурашки в самый разгар полуденного тепла.
– Будем искать подорожник, – сказала я. – У нас нет времени глазеть на мельницы.
И ведь это тоже было правдой. Но я видела, что Тавис все же думал: я сказала это со страху.
Мы немножко посидели, и тут парочка стрекоз промчалась над водной гладью. А потом я вдруг заметила, что мы не единственные расположившиеся у ручейка.
– Смотри! – сказала я. – Торговцы!
Тавис поглядел, куда я указала. Чуть выше, у настоящего брода, где ручей был шире и почти становился рекой, небольшая кучка людей и животных утоляла жажду, как и мы. Пожалуй, там было человек и животных семь-восемь да две повозки, увешанные медной утварью и другими товарами.
– Эгей! – изо всех сил заорал Тавис и помахал рукой.
Один из торговцев, подняв голову, всмотрелся, а затем поднял руку в знак приветствия.
– Мы пойдем туда, – сказал мне Тавис. – Поглядим, чем они торгуют.
– А подорожник? – напомнила ему я.
– Да ладно! Пошли! Ведь это всего на минутку. А после мы поищем твою траву.
Я неохотно кивнула:
– Но только на минутку!
– Ведь я же сказал…
Тавис еще раньше сунул свои мокрые ноги в деревянные башмаки и был уже на пути вдоль узкой тропки по бережку ручья. Я последовала за ним. Когда живешь так далеко в Высокогорье, как мы, нечасто доводится видеть проезжающих мимо торговцев, и, даже беспокоясь о Давине, я не могла заставить себя избавиться от щекочущего любопытства. Что у них в повозках?
