– Почему? – Его голос спокоен, однако в нем слышится напряжение, за которым скрыто что-то более серьезное.
– Потому что я больше не чувствую себя там в безопасности.
Мэттью делает медленный глубокий вдох, чтобы не заводиться.
– Это что, опять из-за убийства? Кэсс, ну хватит уже. Убийца не бродит вокруг нашего дома и не знает, кто ты! Я понимаю, что ты очень расстроена из-за Джейн, но нужно как-то жить дальше.
Я поворачиваюсь к нему в гневе:
– Как я могу жить дальше, если убийцу все еще не поймали?
– Ну и что я должен сделать? Я же поставил дом на сигнализацию. Увезти тебя в какой-нибудь отель? Этого ты хочешь? Если да, то скажи. Я отвезу.
Когда мы возвращаемся домой, я сама не своя. Мэттью звонит доктору Дикину, и тот соглашается приехать. В его присутствии я продолжаю плакать; он спрашивает про таблетки, и Мэттью отвечает, что я принимаю их не очень регулярно. Доктор, нахмурившись, говорит, что прописал их потому, что они мне необходимы. Под его внимательным взглядом я благодарно проглатываю две таблетки и жду, когда они унесут меня туда, где ничто больше не имеет значения, а он тем временем мягко расспрашивает меня, желая понять, почему я расклеилась. Потом я слушаю рассказ Мэттью о том, как я забаррикадировалась в гостиной, пока он был на работе. Доктор спрашивает, были ли еще какие-то тревожные сигналы в моем поведении, и Мэттью вспоминает, что неделю назад я впала в истерику, приняв маленький кухонный ножик за огромный страшный нож. Я чувствую, как они переглядываются, а затем начинают говорить обо мне так, будто меня рядом нет. Я слышу слова «нервный срыв», но не реагирую – волшебное действие таблеток уже началось.
Перед уходом доктор просит Мэттью проследить, чтобы я отдохнула, и позвонить, если мне станет хуже. Оставшуюся часть вечера я в полудреме лежу на диване, а Мэттью смотрит телевизор, держа мою руку в своей. Передача заканчивается, и Мэттью, выключив телевизор, спрашивает, беспокоит ли меня что-нибудь еще.
– Только куча работы, которую нужно сделать до конца каникул, – отвечаю я, и, несмотря на таблетки, мои глаза снова наполняются слезами.
– Но ты ведь уже много сделала, разве нет?
– Да нет, совсем немножко, и там еще непочатый край, – выворачиваюсь я, едва не попавшись на вранье. – И я, похоже, не успею закончить вовремя.
– Может, попросить кого-нибудь помочь?
– Нет, у всех своих дел полно.
– А я могу что-то сделать?
– Нет. – Я смотрю на него в бессильном отчаянии. – Как мне быть, Мэттью?
– Ну, если попросить некого, а сама ты не можешь, то я даже не знаю.
– Я просто все время чувствую себя такой уставшей…
Он отводит упавшую мне на лицо прядь волос.
– Если чувствуешь, что не справляешься, то почему бы не перейти на полставки?
– Нет, нельзя.
– Но почему?
– Потому что уже слишком поздно, они не найдут мне замену.
– Ерунда! Если бы с тобой что-то случилось, они были бы обязаны тебя заменить.
Я смотрю на него во все глаза:
– Что ты хочешь сказать?
– Что незаменимых людей не бывает, только и всего.
– Но почему ты сказал, что со мной может что-то случиться?
– Я просто попытался объяснить, – говорит он, поморщившись. – Скажем, если ты сломаешь ногу или попадешь под автобус, они будут вынуждены тебя заменить.
– Но ты сказал это так, будто знаешь, что со мной должно что-то произойти! – упорствую я.
– Что за глупости! – раздраженно бросает Мэттью, и я вздрагиваю: нечасто он повышает голос. Заметив мою реакцию, он вздыхает: – Это просто фигура речи, Кэсс.
– Извини, – бормочу я.
Таблетки прогоняют панику, взамен навевая на меня сон. Мэттью обнимает меня и прижимает к себе, но я чувствую какую-то искусственность.
– Подумай о том, чтобы поговорить с Мэри и выйти на полставки, – говорит он.
– Или вообще не выйти, – слышу я свои слова.
– Ты этого хочешь? Уйти с работы совсем? – Мэттью, отодвинувшись, смотрит на меня с недоумением: – В четверг ты говорила, что тебе не терпится вернуться.
– Просто я боюсь, что не справлюсь. По крайней мере сейчас, в таком состоянии. Может, попробовать попросить еще две недели отпуска? И вернуться в середине сентября, когда мне станет лучше?
– Сомневаюсь, что тебе это разрешат. Если только доктор Дикин подтвердит, что ты сейчас нетрудоспособна…
– Думаешь, это можно устроить? – спрашиваю я, хотя внутренний голос требует остановиться, напоминая мне о звонках, об убийстве Джейн, о том, что дома небезопасно. Но я не в состоянии задержаться ни на одной мысли, чтобы ее обдумать.
– Наверняка. Только давай сначала посмотрим, как пойдет дело с таблетками. До учебного года еще две недели; может, тебе станет гораздо лучше, если ты начнешь принимать их регулярно.
28 августа, пятница
Входная дверь захлопывается. Из спальни мне слышно, как Мэттью заводит машину, выруливает за ворота и уезжает. В доме повисает тишина. С трудом приняв сидячее положение, я тянусь к подносу с завтраком за двумя маленькими таблетками персикового цвета, кладу их в рот и запиваю апельсиновым соком. Потом опускаюсь обратно на подушки и закрываю глаза, не обращая внимания на два красиво разложенных ржаных тоста и баночку греческого йогурта с гранолой.
Мэттью был прав. Теперь, когда я регулярно принимаю таблетки, я чувствую себя гораздо лучше. Качество моей жизни значительно улучшилось за последнюю… неделю? Две? Я кошусь на часы, чтобы увидеть дату. Двадцать восьмое августа, пятница. Значит, тринадцать дней. Я помню не так уж много, однако 15 августа сохранилось в моей памяти как день, когда у меня был нервный срыв. А еще это мамин день рождения – но вспомнила я об этом только вечером, уже после визита доктора Дикина; и когда поняла, что не положила цветы на ее могилу, то снова сорвалась и принялась обвинять Мэттью в том, что он мне не напомнил. Это было абсолютно несправедливо, ведь я никогда не называла ему дату, однако Мэттью промолчал на этот счет и сказал лишь, что можно пойти туда на следующий день.
Но я так до сих пор и не сходила, потому что просто физически не могу. Я принимаю две таблетки перед сном и сплю всю ночь. Утром Мэттью перед уходом на работу приносит мне еще две таблетки вместе с завтраком, старательно выполняя наказ доктора позаботиться о том, чтобы я отдыхала. Благодаря этому тревога, которую я всегда ощущаю, оставаясь дома одна, успевает стихнуть, пока я умываюсь и одеваюсь. Подвох, однако, в том, что к середине утра я уже чувствую себя настолько вялой, что едва переставляю ноги. Большую часть дня я провожу на диване перед телевизором, барахтаясь между сном и бодрствованием, и смотрю все тот же «магазин на диване», потому что не в силах даже переключить канал. Иногда краем уха слышу звонок телефона, но он настолько далек от меня, что не вызывает никакой реакции. Я не беру трубку, и, вероятно, поэтому звонки раздаются все реже. Однако он не прекращает звонить совсем, желая, очевидно, показать, что не забыл обо мне. А я с удовольствием представляю себе, как он раздосадован тем, что не может до меня добраться.
