Несмотря на это, я ужинал дома с удовольствием, хотя у нас был обычай обсуждать за ужином важные темы, ведь тогда вся семья собиралась вместе. Если я объедался, то это становилось большой неприятностью. Моя мама всегда спрашивала меня: «О чем ты думал?» Вопрос, на который я никогда не мог ответить. Если я делал что-то запрещенное, я совершенно не задумывался. Ведь если бы я задумывался, то все было совсем по-другому. Отец ничего не говорил. Я с большим уважением отношусь к своему отцу и впоследствии понял, что он не такой уж строгий. Для воспитательных мероприятий хватало лишь его присутствия. Самыми серьезными наказаниями, которым нас когда-либо подвергали, были комнатный арест и лишение игрушечных индейцев, которых у нас забирали на несколько дней. Когда после наказания ситуация себя исчерпывала, я всегда отправлялся в кровать со спокойной душой. Хорошо, когда можешь не брать с собой неприятности в следующий день. Я очень любил своих родителей, всегда чувствовал защиту и ответственность с их стороны. Благодаря этому мое детство было таким беззаботным: меня не мучили проблемы или же я недолго носил их в себе.
Однако в школе моя жизнь становилась сложнее. Наряду с другими вещами это могло быть связано с тем, что родители иногда что-то воспринимали совсем не так, как я или мои одноклассники. Например, отправляли меня в школу с первого по седьмой класс с одним и тем же старым школьным ранцем. Из-за этого я выглядел как умственно отсталый. Помимо этого, в ранец влезали не все книги, а ремень был вырван, потому что портфель был слишком тяжелым. В школе у меня был только один друг, который приехал со своей семьей из Чили.
После переворота в стране они вынуждены были бежать. Руководство ГДР и правительство Сальвадора Альенде связывали дружеские отношения, и многих политических беженцев приняли в Восточной Германии. Мальчика из Чили посадили рядом со мной, чтобы я ему все объяснял. Я с энтузиазмом помогал ему, а после школы много с ним играл. Как иностранец он имел право ездить на Запад, но по непонятным причинам его это не интересовало. Он всегда говорил мне, что им очень хорошо здесь, в ГДР. В Чили его отец был арестован и подвергался пыткам. Это подтверждало мое хорошее мнение о ГДР.
Мой новый друг был абсолютной звездой нашего класса и первым в школе, кто носил солнцезащитные очки, кварцевые часы, кроссовки Adidas, бейсболку и плеер. Эти вещи делали его могущественным, и наша молодая дружба претерпевала жестокие испытания. В отличие от меня, ему как коммунистическому иностранцу многое разрешалось, и его никогда ни за что не наказывали. Но нас редко удавалось застукать.
Однажды мы с моим другом вопреки запретам – поэтому очень осторожно – играли в футбол в квартире, и он довольно сильно запустил мяч в стену. Именно туда, где висела подлинная посмертная маска Бертольда Брехта. В результате она разбилась на много частей, ведь она была из гипса. Мы без промедления достали из мастерской тюбик клея Duosan и попытались склеить маску до того, как вернутся родители. Кусочки маски совмещались, но плохо прилегали друг к другу, поэтому с тех пор взгляд Брехта стал несколько странным.
Наша дружба выдержала все последующие годы, и мы по-прежнему очень близки. Кроме него, у меня в классе не было друзей. Ведь я был для всех идеальной жертвой, возможно, потому, что я постоянно волновался без повода и не умел за себя постоять.
Главное удовольствие во время перемены, которую мы проводили во дворе, состояло для ребят в том, что они хватали меня и засовывали в мусорный бак. Конечно, я пытался сопротивляться, но ударялся локтями и коленями, потому что еще не умел группироваться при падении. Поэтому мне казалось, что полезнее подыгрывать ребятам, а не отбиваться от них, чтобы не было так больно приземляться. Понятно, что самым безопасным было самому заползти в контейнер, как только компании это придет на ум.
Там я мог почти удобно сесть на корточки. И тогда моим одноклассникам оставалось только закрыть крышку. Тогда, собственно, они снова начинали играть, а я не мог поднять крышку, потому что внутри на ней не было ручки. Возможность выбраться у меня появлялась только тогда, когда кто-то случайно хотел что-то туда выбросить. С тех пор я не терплю запах фруктового молока. И школьной еды тоже.
Или во время занятий по плаванию ребята хватали меня, совершенно голого, и тащили из нашей душевой в душевую девочек. Потом они запирали дверь снаружи, и я стоял там, как в зоопарке. Не могу сказать, причиняло ли мне это психологический вред, но мне было стыдно.
К сожалению, плавал я не очень хорошо. Наши инструкторы по плаванию, которых действительно звали господин Дорш и господин Зандер
[14], толкали нас в воду, на глубину, затем протягивали туда длинный шест, чтобы вытащить к краю бассейна. В панике мне не всегда удавалось схватить шест. Тогда я оставлял свою очередь, чтобы не приближаться и не попадаться на глаза преподавателям. В те дни, когда были уроки плавания, мне становилось плохо уже утром, перед школой. Иногда я еще мог что-то съесть и пойти учиться, но ко второму уроку мне уже становилось так невыносимо, что я мог думать только о том, как продержаться до окончания занятий. Если мне становилось совсем дурно, мне позволяли уйти домой. Как только я покидал здание школы, мне снова становилось хорошо, но дома меня мучила совесть и я чувствовал себя прогульщиком, когда абсолютно здоровый сидел на диване и с книгой в руках слушал свои пластинки. Кроме всего прочего, у меня возникал страх перед следующим уроком плавания, ведь, прогуливая урок, я отставал. Если я что-то откладывал, страх перед этим становился еще больше.
Перед уроками физкультуры я тоже не мог спать по ночам. Я был слабым и не отличался храбростью. Я не стремился получить пятерку, а старался лишь выглядеть дружелюбным и хотя бы что-то попробовать. Самым страшным испытанием для меня была спортивная гимнастика. Я застревал на турнике и ждал, пока два ученика, исполняющих обязанности помощников, несколько раз повернут меня туда-обратно. Штанга же вызывала жуткую боль в коленях и в животе.
Иногда меня отпускало. При прыжках через козла я справлялся с тем, чтобы запрыгнуть на него, и все-таки получал четверку. Однажды я собрал все свое мужество и попытался правильно перепрыгнуть через козла. Я уже даже оказался наверху, вот только при этом одна нога повисла, и я упал вниз головой. Те двое ребят, которые должны были помогать, были настолько ошеломлены тем, что я почти перепрыгнул через козла, что были не в состоянии мне помочь. Я больше не хотел ходить в школу. Мои родители отправили меня к психологу, она провела со мной несколько тестов. Потом она проверила мой интеллект, и, наверно, результат оказался не так хорош, потому что она не проронила об этом ни слова. К этому добавились еще непроизвольные подергивания, от которых я не мог себя отучить. Мне всегда хотелось нюхать свои руки и шмыгать носом. Помимо этого, когда я мочился, то всегда считал в уме, так как мне было интересно узнать, сколько я проживу. Я должен был писать недолго, а считать быстро, когда хотел это узнать. Также меня всегда очень беспокоило, когда первая в году кукушка кричала свое «ку-ку» всего один-два раза, потому что говорили, что столько лет тебе осталось жить. Гораздо позже мне стало ясно, что первая кукушка весной всегда кричит так коротко. На край мостовой на улице я тоже не наступал уже много лет.
