В любом случае биография может заинтересовать лишь немногих людей, потому что в ней можно прочитать только то, что стало с тем, кто записывал свою жизнь. Мне это интересно. Только сами по себе биографии – не мое. Есть ощущение, что в них всегда происходит одно и то же. Откуда-то появляются родители, знакомятся, и тогда получаются дети. Затем эти дети растут и обнаруживают интерес к музыке, живописи или театральному искусству и даже не подозревают о том, что впоследствии станут знаменитыми. И в какой-то момент они действительно становятся знаменитыми, ведь в противном случае им незачем писать биографию. Еще в биографии могут быть перенесенные удары судьбы или другие проблемы, например желание поделиться опытом, если у вашей собаки рак, или еще что-то в этом роде. Правда, тогда это будет скорее книга о том, как обращаться с собаками, больными раком, а не биография.
Чтобы получилась биография человека, связанного с искусством, достаточно взять бланк, на котором будет написано, что он был очень трудолюбив, упорно работал и никогда не переставал верить в мечту. Затем останется только вписать в заданные места свое имя и некоторые даты.
Абсолютно то же самое верно для хеви-метал-групп. Я прочитал вслух из Metal Hammer
[1] пару статей о своих коллегах и просто поменял названия групп – никто ничего не заметил. Это означает, что и в студии хеви-метал-группы делают одно и то же.
Что они должны делать, помимо записи своих песен: пить пиво, играть в бильярд, а затем признавать, что их песни действительно хороши, потому что группа захотела снова вернуться к корням, и тогда их песни возникают как бы сами по себе. И этот диск, без сомнений, станет лучше, чем все альбомы, которые уже были записаны. Именно это я и сам рассказывал каждому интервьюеру.
Я предрасположен к ипохондрии и поэтому день за днем иду к смерти. Говорят, что у Цезаря был слуга, который стоял позади него и всегда шептал ему на ухо: Memento moriendum esse («Помни о том, что ты смертен»). А мне нужен тот, кто скажет: «Помни, что ты живешь и у тебя нет повода для беспокойства». К сожалению, этот страх начался у меня еще в детстве. С раннего возраста я почти перестал получать удовольствие от жизни, потому что постоянно имел дело с самим собой. Во время каждой поездки на электричке я ждал, что мне станет плохо и у меня начнется рвота, однако это случилось лишь однажды, да и то не в поезде, а в машине. На этой машине я ехал из Бельцига
[2] с «Праздника крепости», на котором съел гигантский кусок наполовину сырого кабана. Тогда для того, чтобы мне стало плохо, необязательно даже было ехать в автомобиле. Мало того: это произошло в чужом автомобиле, что делало эту историю еще более неловкой.
В ту пору я, как бы на всякий случай, испытывал страх по любому поводу. Страх перед общественным транспортом, автомобилями, закрытыми помещениями, темнотой, болезнью, сильным шумом, большим количеством людей и так далее. Позже добавился страх перелетов: когда я оказывался в самолете, страх высоты объединялся с клаустрофобией. Страх смерти тоже присутствовал. Во время моего первого рейса в Париж с задней дверью было что-то не так, поэтому самолет должен был лететь очень низко, чтобы не терять кислород и не снижать давление. Приятель, сидевший передо мной, повернулся ко мне и произнес: «Конец». После того как все действия экипажа оказались бесполезными, нам пришлось сделать промежуточную посадку и пересесть на другой самолет. Тогда моя вера в безопасность полетов была окончательно подорвана.
Во время моего следующего полета сразу после взлета раздался хлопок, и на пассажиров полилась едкая жидкость. Попутчик, сидевший сзади, пояснил, что это гидравлическая жидкость.
Так как он выглядел достаточно серьезно, я решил, что у него есть обоснованное представление о происходящем, и с ужасом думал, что мы падаем. Позже выяснилось, что владелец закусочной из Венгрии хотел провезти контрабандой из Египта пряный соус. Он взял несколько контейнеров в ручную кладь и разложил в багажные отделения у нас над головами. Из-за повышения давления при взлете контейнеры с соусом лопнули.
После этого случая я долго не мог успокоиться. Я уже не хотел отправляться в отпуск, если при этом было необходимо лететь. Если даже я оставался невредим и с пользой для здоровья проводил время, то все равно весь отпуск я думал о неизбежном обратном полете. Позже, когда уже играл с группой, я вообще хотел отказаться от концертов за рубежом, только чтобы не летать. Но именно по этой причине я бы сам скоро вылетел из группы.
Однажды, когда мы возвращались из Мексики, в полете снова раздался сильный грохот. Вокруг нас стало очень светло, и я подумал: что-то взорвалось и горят двигатели. Из-за страха я не уловил, что это свет прожекторов самолета отражается от облаков. На мониторах в салоне было видно, что мы стабильно быстро снижаемся. Затем мониторы вообще погасли. Я подумал, что теперь действительно умру. Ведь, в конце концов, мы снова и снова слышим в новостях о том, что самолеты разбиваются, и в этих катастрофах всегда погибают реальные люди. Я решил, что теперь я один из них. Я понял, что значит лично беспокоиться о состоянии самолета. Я почувствовал огромное давление на грудь. Наш гитарист, чье место было перед нами, повернулся и махнул нам на прощание. Я схватил вокалиста, сидевшего рядом со мной, за руку и сказал: «Я не хочу умирать». Он, все еще довольный тем, что только что написал забавный текст, ничего мне не ответил. Между нашими руками был только мой холодный пот. Вопреки страху мне стало неловко, что я так вспотел. Тогда на ум мне пришли короткие два слова: «Ну да». Все же в итоге мы не разбились. Когда все закончилось, нам сказали, что в самолет ударила молния, компьютеры вышли из строя, поэтому пилоту пришлось управлять самолетом вручную, что, как ни странно, в наше время еще возможно. Это был огромный самолет, и он подвергался сильным нагрузкам, наверное, следовало сделать что-то другое, а не сообщать пассажирам о всяких там «ручных управлениях».
Стюардессы сидели, пристегнувшись, на откидных сиденьях и молчали. Компьютеры снова заработали только через полчаса, и все это время нас трясло между грозовыми облаками.
После этих происшествий я был крайне обеспокоен. Я раздобыл у друга своего брата кусочек обшивки сбитого самолета, потому что статистически практически невозможно, чтобы какая-то часть самолета падала дважды. С этой частичкой я чувствовал себя немного безопаснее. Я возил ее с собой в багаже и всегда думал о том, сколько путаницы она может наделать, если когда-нибудь я все-таки разобьюсь. В этом случае после катастрофы специалистам предстоит трудоемкая кропотливая работа: снова собрать все детали, чтобы выяснить причину падения. Когда моя маленькая частичка самолета будет признана посторонней, безусловно, это жутко всех удивит.
