Бельдыев гнусно ухмыльнулся, щуря и без того узкие азиатские глаза, пистолет Макарова в его руке развернулся в мою сторону.
– Не бери от греха-то на душу, мусульманин, – приподнялся батюшка, широкой спиной пытаясь загородить нас всех. – Вижу-то, что бес тобой овладел, на плохое дело толкает от! А ты-то ему и не поддавайся! А ну, матюкнись от, что ль!
Воронёный ствол мгновенно перенаправился в голову моего седого наставника. Один раз пальнёт с такого расстояния, и всё – кому торжественные похороны, кому тюрьма, а там полицейских не любят. Хитромордый доберман, опустив нос ниже колен, жалобно заскулил и спрятался под стол. Разумный тактический ход, ведь из-под стола можно было тяпнуть Бельдыева за такое место, что…
– А-а-ай-я!!! – взвыл укушенный участковый, дважды стреляя в потолок. – Кукайбаш на кутак!
– Чёй-то сказал от, ась?
– Инен батаге, вон отсюда-а! Кит кюттэ, все!
От такого яростного мата-перемата тюркского розлива всех трёх тёток-торговок просто вынесло ногами вперёд вместе с баулами, а наглый бес, захвативший сержанта, начал расплываться на его голове в желеобразную массу. Что, кстати, совсем не означало его поражение. Если сейчас потечёт в ухо, то всё, там уже просто так не достанешь, хоть топором руби.
– Стреляй от, Бельдыев! – первым сориентировался отец Пафнутий.
– Куда стрелять?
– В лоб!
– В лоб? – попробовал прицелиться сержант.
– Да не мне-то, идиот, себе от в лоб!
– Инде мине лемсез, – торжественно перекрестился некрещёный башкир Бельдыев, развернул пистолет и спустил курок. Грохнул третий выстрел!
Как это часто бывает у незадачливых самоубийц, в лоб он себе не попал, потому что на всякий случай присел, но полужидкую жёлто-коричневую массу (не хочу говорить, на что это было похоже) метким выстрелом сбил со своей головы. Мы трое облегчённо выдохнули, а Гесс даже показал мне большой палец – «я его кусь, я хороший мальчик, похвали собаченьку!».
Бледный полицейский, сидя на полу, внимательнейшим образом рассматривал табельное оружие. Он его даже зачем-то понюхал, прежде чем убрать в кобуру. Я подал сержанту руку, помогая подняться.
– Что со мной было?
– Бесы, – кротко ответил батюшка, зыркая глазами по сторонам. – Где бутылку-то держишь, морда твоя азиатская?
Бельдыев указал взглядом на сейф в углу.
– Не заперто.
…В общем, мы с наставником, наверное, часа полтора, если не больше, отпаивали, утешали и успокаивали бедного старшего сержанта. Беса он не увидел, но чужеродное влияние на свой мозг и тело ощутил по полной. Учиться у нас больше не хочет, хочет, чтоб мы раз в неделю освящали отделение, и всерьёз задумывается о скорейшем переходе в православную веру. Ну или на худой конец материться будет почаще, раз бесы этого не любят. Ему нетрудно.
Отец Пафнутий обещался каким-то чудесным образом впоследствии разрешить все назревшие вопросы, поскольку ежеминутно ругающийся полицейский чин тоже так себе пример для общего подражания молодёжи. Имидж властей у нас на районе и так ниже некуда, допустим, мэрия есть, а самого мэра лично я до сих пор ни разу не видел – он всегда в каких-то московских или заграничных командировках. Некоторые столетние бабки по сей день считают, что живут при Хрущёве, и ничего. В смысле на селе ничего кардинально не изменилось, самая надёжная валюта, к примеру, пол-литра, у мужиков ею всё измеряется. И тут уж на власть пеняй не пеняй…
Примерно на эту тему мы рассуждали, пока шли от отделения до дома. Мой пёс беззаботно прыгал вокруг, справедливо считая себя героем дня, а потому гордо облаивая шарахающихся встречных кобелей. В конце концов, победа в этой битве была достигнута собачьими зубами, башкирским матом и одной свинцовой пулей. Ни молитв, ни серебра, мы и так неплохо справились.
Остаток дня прошёл достаточно спокойно, даже как-то по накатанной. Анчутка затопил баню, ранний ужин был подан часам к шести вечера, стол сервирован в сибирском стиле: домашние пельмени ручной лепки с двойным мясом, с говяжьим бульоном, к ним густая домашняя сметана, хрустящие солёные огурцы, оранжевая икра мойвы со сливочным маслом на чёрном хлебе, гречневые блины с сахарным песком, мёд, брусничное варенье, чай и лимон.
Никакого алкоголя, завтра с утра батюшке на службу. Доберман тоже неслабо оторвался со свиными костями, куском трески в две мои ладони, тремя свежими яйцами и большим зелёным яблоком. Он их жутко любит, только дай.
Ночь также прошла без осложнений, тревог и происшествий. Ещё до завтрака я первый заметил оранжевого беса, подкрадывающегося к короткому хвосту развалившегося после утренней прогулки пса. Безрогий красавчик, на миг выглянув из кухни, только присвистнул:
– Да ты популярен, амиго! Опять вести незримый бой, покой нам только снится, их ком цюрюк гнедая кобылица?
– Слушай, ты хоть один иностранный язык полностью знаешь?
– Нет, майн камрад. А зачем?
Действительно, зачем? Он же в эмиграцию никуда не собирается, в очереди за американской грин-картой не стоит, ибо нашему русскому бесу и на исторической родине вполне себе комфортно.
Я быстро собрался (насколько позволяли всё ещё саднящие ребра и локоть), сунул наган в кобуру, налил святой воды в плоскую фляжку, поправил серебряный перстень отца Пафнутия, проверил наличие джокера в кармане и позвал Гесса. Доберман пружинисто вскочил, заметил оранжевого рогатого провокатора, в момент просто затоптав его лапами, словно тлеющий окурок.
Сам переход занимал считаные доли секунды.
В белом коридоре никого не было. Либо мы первые припёрлись, либо в офисе с кем-то работают, либо просто на данный момент ни для кого нет заказов. В любом случае, наверное, стоит сесть и ждать, пока вызовут. Мы с Гессом вежливые и не настырные, вполне можем подождать, как все. Доберман, вздыхая, влез на скамейку, усевшись по-человечески, сгорбил спину и свесил длинные ноги. Жутко неудобно, по-моему…
– Удобно, – ответил он на мой взгляд. – Как думаешь, там Марта или противный Дезмо?
– Если Марты нет, разворачиваемся – и домой.
– Согласен, у Дезмо никогда нет вкусняшек.
– Следующий!
Мы решительно встали. Переглянулись. Дверь отворил я, а нос туда первым сунул мой пёс.
– Заходите, – холодным деловым тоном приветствовала нас рыжая девушка в сине-зелёном бархатном костюме-двойке и белой блузке, словно сошедшая с ренуаровских полотен.
Нет, не тех, где у него толстухи в озере плещутся, а скорее ранний Ренуар, когда он только создавал свой собственный типаж изящной румяной француженки в кафе или с цветами в руках. Хотя признаем, и пышные красотки великого художника всё равно невероятно пластичны и элегантны. Импрессионисты, они вообще любили краски жизни и умели ей радоваться, это вам не Джексон Поллок какой-нибудь.
