Александр Щиголев (Поручик)
Павел Сажинов:
Девятнадцатого числа у нас был генеральный прогон. Программа готовилась не совсем обычная, потому что Мишка хотел пойти в более тяжелую сторону. Из-за этого в сет-листе были песни, которые ранее вообще на концертах не исполнялись. В общем, намечался довольно ответственный концерт, на котором мы хотели показать, каким будет «Король и Шут» в ближайшее время.
То, что Мишка иногда опаздывал, было делом привычным. В какой-то момент звонит Слава Батогов… Естественно, репетицию свернули и втроем помчались в Озерки, оставив Поручика и Сашу Куликова на точке. Несмотря на то что со слов соседа Михи нам сообщили о его смерти еще в дороге, стоя в пробке, я еще на что-то надеялся. Потому что Мишка выкарабкивался из таких сложных ситуаций, что все диву давались.
Помню, что, когда мы с Ренегатом поднялись наверх к Мишке, я его увидел, и у меня в сознании возникло чувство необратимости. Все надежды разом пропали. Около недели лично у меня мозг вообще не работал на тему, что там будет и как оно повернется.
Яков Цвиркунов:
Это был самый сильный удар за всю мою жизнь. Потери близких до этого я переживал не раз. Но тут было слишком глобально. Сначала мы даже не сразу осознали все, что происходило. Новость о смерти Михи, конечно, снесла полностью все, что ты знал об окружающем мире. Раз – все отрезало – и ты оказался в подвешенном состоянии, просто морально раздавленным. Даже эмоций не было никаких. Я не переживал и не расстраивался, а просто был пустой, сидел на скамейке и смотрел в одну точку, пока мы там ждали в Михином дворе. Я даже отключил телефон и ни с кем не разговаривал.
На следующий день навалилось в полной мере осознание всей утраты. Надо понимать, что это была личная потеря. Мы же друзья, столько лет вместе. Плюс профессиональная утрата – в хорошем смысле. Не в плане потери источника заработка, а в том, что нашим незавершенным совместным проектам уже никогда не было суждено сбыться. На данном этапе твоя жизнь остановилась и началась сначала. В случае с другими смертями в моей жизни такого не было, потому что работа в группе меня всегда вытаскивала из этих состояний. А тут я потерял и близкого человека, и ту спасительную соломинку, которая всегда была для меня опорой.
Павел Сажинов
Александр Леонтьев:
Когда ушел Мишка, меня накрыло, потому что нам он был даже не старшим братом. Здесь другое. Как все фанаты и те, кто его знал и слышал, я с внутренним рыданием понимал, какой талант мы потеряли. Какого гения, какого композитора, какой голос, какого фронтмена, какого идиота (в хорошем смысле слова), с которым не скучно. Помимо всего прочего, я понимал, что это конец «Короля и Шута». Для меня и для остальных ребят, прошедших с ним до конца, «Король и Шут» – это и был Горшок. Помимо ужасающей красоты голоса у него еще была потрясающая харизма. Это была глыба, которая могла поднять любой зал. Для меня он всегда был на первом месте. Когда он вваливался на наши репетиции, люди реально начинали лучше играть. Он заряжал энергией.
Почему мне хотелось за ним идти? В данном случае понятие «лидер группы» чисто номинальное. Лидер – это не правообладатель группы, а тот, за кем идут. Тот, кто вдохновляет. Полководец – это не тот, кого назначили сверху, а тот, кто просто лучше всех. Когда я услышал песню «Два друга», у меня было ощущение, что она существовала всегда. В ней – дыхание вечности. И это лучшая похвала для автора. Ты сидишь перед человеком, который ее написал вчера и просто офигеваешь. Важно ведь то, что она правильно была исполнена. В Мишкиной подаче чувствовались фолковые ноты, делавшие песню народной, будто ей уже 1000 лет. Перед Горшком я благоговел.
Я. Цвиркунов, фестиваль «Остров», Архангельск, июль 2014 г.
Когда я узнал о смерти Михи, первая моя мысль была совершенно идиотской. Помнишь, как в «Мастере и Маргарите», когда Понтий Пилат сделал все, чтобы оправдать Христа, синедрион решил помиловать Варавву? В тот момент Пилат думает о Христе и – почему-то – о бессмертии. У меня было аналогично. Но подспудно мы понимали, что этот момент рано или поздно настанет, потому что Миха загонялся всю свою жизнь.
Сразу после смерти Горшенева Леонтьеву стало страшно оставаться одному. Возвращаться в пустую питерскую квартиру он не спешил. Немного отдышаться удалось дома у клавишника «Короля и Шута» Павла Сажинова на Пискаревке. В заваленной всякой рухлядью старой, но уютной хрущевке вместе с Пашей Саше было не так тоскливо.
Александр Леонтьев:
Потом приехали на репетиционную точку. Там были Паша Завьялов из «Чугунного скорохода», который работал у нас тогда в «ТОДДе» звукорежиссером и в дымину пьяный Валера Аркадин (гитарист «НАИВа», помогавший «Королю и Шуту» с аранжировками в «ТОДДе». – Прим. автора). Последний рыдал и не мог связать двух слов. Мы выпили водки и со звенящей пустотой в головах поехали к Павлику Сажинову, который сказал, что надо продолжать. Мы пробовали делать несколько моих музыкальных набросков еще с Горшком. Он фонтанировал идеями для альбома, но законченного материала у нас не было. Из более-менее завершенных музыкальных тем у нас был только «Танцуй, Король!» Мишка напел голосовую мелодию на куплет, а потом мы ее достаточно сильно изменили.
Павел Сажинов:
На тот момент у нас было три наброска Сашкиного сочинения – будущие «Танцуй, Король!», «Стрелы» и «Надвигается Северный Флот». В последней я почувствовал особенно мощный потенциал. Но о создании группы речи пока не шло. Был кризисный момент, появлялись какие-то люди из прошлого. Это сложно объяснить.
Яков Цвиркунов:
Собирались у Паши с намерением доделать незавершенный материал. Но я тогда не воспринимал это серьезно, потому что не представлял, как мы сядем снова что-то репетировать. Это было на второй день после смерти Михи. Мы не могли сидеть по домам. Проснулся утром и поехал сразу к Паше, потому что там все. Реник оттуда и не выезжал, мы там сидели, потому что вместе – это как-то менее болезненно. Ну и звучала мысль, что можно что-то сделать с тем материалом, который уже записан.
