Лето тянулось нескончаемо медленно. Настала жара, река мелела, даже колодцы уныло скрипели воротами. Желя страдала от духоты, воины мучились под железом кольчуг. Даже набеги неприятеля на стены сделались реже, потому что сражаться в жару умели только наемники из Аларгата. Возле их страны, что лежала за морем Кахи, вилось теплое течение, дарующие мягкие зимы и знойные ветра в другое время года. При этом большую часть страны покрывала пустынная каменистая степь, оттого ее горбоносые смуглые жители промышляли военным делом. И если у Игора в охране были, вероятно, клятвопреступники или недоучки, то под знаменем Молниесвета теперь выступали лучшие из лучших. Они наводили ужас, когда поднимались стеной красных пластинчатых доспехов и остроконечных шлемов.
Их не отгоняли чаны кипятка, град стрел и камней, а их атаки отбивала только княжеская дружина, потому что обычных ратников алое море просто сметало. Котя с содроганием глядела на это со стены крепости. И с каждым днем в ней крепло желание убежать, скрыться от этой кровавой волны. Верно, двое скитальцев уж нашли бы себе другое пристанище. Она надеялась поскорее сказать об этом Вен Ауру, вырвать его из пасти кузницы, в чем есть, побросать бедный скарб и снова бежать и бежать прочь.
Но она возвращалась в избу, видела исхудавшее лицо Жели, слышала ее тяжелое дыханье, потом ловила испуганные взгляды двух вдов и сглатывала свой страх, как ком лежалой шерсти. А только такая и осталась, потому что они больше не пряли: редких коз недавно зарезали. Мясо иссякало и на княжеском столе. При воспоминании об этом хотелось снова бежать. Котя уже почти твердо решила, уговорила себя, но ночью Желя разбудила ее, дотронувшись до ладони тонкими, почти призрачными пальцами.
— Что такое? Пить хочешь? — устало спросила Котя.
Она измучилась от вечных кошмаров Жели. Самой ей по-прежнему почти ничего не снилось. Уж точно не все эти ужасы. Хотя преследовало, как в бреду, безотчетное ощущение «красной волны».
— Котя… А ты что любишь делать? — совершенно спокойно отстраненным голосом спросила Желя.
На губах ее даже играла улыбка, лишь застывший взгляд лунатика выдавал неправильность безмятежного вопроса.
— Вышивать и охотиться, — устало отозвалась Котя, нахмурилась, но с трудом тоже улыбнулась и продолжила: — А ты?
— Петь и танцевать.
— Так это тебе с кудесниками представления давать. Только срамное это дело для приличной девушки.
Они говорили как будто весело. В эту ночь никто не лез на стены, не кидали огненные шары — наверное, в этом нашелся повод для нежданной радости. Или они обе справляли поминки по непрожитым жизням. Голос Жели надломился, задрожал:
— Приличной…эх, приличной, Котя… Кто же из нас приличный? Мы здесь и не стражники, и не воины, и не жены верные. Но хорошо, что ты здесь.
— Я рядом, все в порядке.
Котя повернулась на бок и обняла Желю, осторожно, чтобы не задевать живот. А он все рос и рос, новая жизнь теснилась в нем и не понимала, почему ей достается так мало пищи. Не вовремя, все не вовремя случается, чаще всего — именно такое. Радовало, что бабка Юрена вспомнила, что когда-то числилась повитухой. Котю все равно не допустили бы как незамужнюю девушку.
— Да, ты рядом. И это хорошо, — кивала Желя, зарываясь в волосы. — А то ведь Омуты твои сожгли.
Она говорила отстраненно, уже не плакала в последнее время. Слезы иссякли в ее широко раскрытых в немом вопросе глазах. Теперь она словно бы пыталась понять, как все это случилось с ней, что ее ждет. И неопределенность осады смешивалась с неуверенностью в своих силах дать начало новой жизни.
Коте мать всегда говорила, что фигура у нее подходящая, бедра достаточно широкие, тело крепкое. Да для кого подходящее оказалось-то? Для Игора? Воспоминания о нем приходили постылыми тенями, иногда Котя плевала через левое плечо в темноту или читала краткое обращение духам, и они тут же исчезали. О таких лучше и не вспоминать. А вот мысли о собственной деревне не покидали, сдавливая горло ощущением обреченности. «Омуты-то сожгли, а про мою деревню я и вовсе вестей не получила», — с горечью подумала Котя. Круг потерь все сужался, как оцепление града. В детинце остались последние дорогие ей люди. Но хотя бы рядом, пока что рядом.
— Выходит, хорошо, что ты раньше ушла, — улыбнулась Желя, но отчего-то заунывно выдохнула, уставившись в потолок: — И огонь идет за тобой…
— Не хочу огонь, — вздрогнула Котя. Она уже горела в тереме зимой и до дрожи боялась жалящих поцелуев рыжих лепестков.
— Не хочешь? У тебя даже полюбовник подмастерье кузнеца. Или бросил он тебя так же, как князь меня? — отозвалась Желя, точно со скрытой злостью и обидой.
— Не бросил! И князь тебя не бросил!
Последнее время с губ Жели срывались странные вещи, словно бы ей открывалось что-то неведомое, невысказанное.
— И огонь идет за тобой, — шептала Котя на следующий день, когда вновь вспыхнули пожары возле деревянной стены.
Во многих местах от нее оставались угольки поверх земляной основы. Прорехи заваливали камнями и мусором, остававшимся от сожженных домов. Котя мучительно разглядывала, как раскрываются новые и новые пламенные цветы, бьющиеся в безумном танце. Где-то там снова шел бой, и снова приносили раненых. Котя научилась перевязывать руки и ноги, накладывать корпию на рассеченные клинками края плоти. Но часто доставляли и умирающих, подхватывая с передовой всех живых. Котя не считала, скольких проводила на тот свет.
«Ой, лето-то богатое случилось… Листопадное! Лето-то красное», — только застывало в ее голове искаженное причитание. Теперь воспоминания детства о первом столкновении со смертью не казались такими уж страшным. В цельном гробу-колоде тогда лежала почившая с миром старушка. Совсем другие чувства овладевали, когда на двор вносили молодых гридней с проломленными головами, отсеченными ногами или пробитыми животами.
Стоял жуткий смрад: от запаха копоти, крови и облитых потом тел устойчиво кружилась голова. Котя вместе с остальными женщинами помогала, как ее наставлял престарелый знахарь. И в кружении от раненого к раненому ей казалось, что она побывала вместе с ними в гуще сражения. Тогда она радовалась «жадной» кузнице, ведь ее Вен Аур был надежно спрятан в ее пасти. Оттуда выносили починенные кольчуги, наконечники стрел, перекованные или распрямленные мечи. Зачастую они забирались у павших. И исцеление оружия проходило менее страшно, чем исцеление людей.
Удел женщин и немощных — видеть другую сторону войны. Не боевую удаль, не столкновение на поли брани, а его последствия. Неизвестно, что еще хуже. Зрелище множества окровавленных изувеченных тел после очередной атаки наемников Аларгата сводило с ума.
«Только бы Вен Аур не попал в этот ужас! Только бы…» — исступленно заклинала Котя, утирая редкие слезы. Но они иссякли, когда прямо на ее руках умер раненый в грудь парень, по виду ровесник возлюбленного. Она наклонилась и поднесла к посиневшим губам плошку целебного отвара, да они судорожно раскрылись в последнем вдохе. Котена вблизи увидела, как исходит из тела жизнь, отлетает и уносится под сень десяти духов. Лучше уж верить, что они где-то есть, что где-то заботятся обо всех умерших.
