Чародей ощущал, как отдает часть своей силы, как леденеют руки, но упрямо продолжал. Когда Эльф вновь дернулся и клацнул клыкастой пастью неведомого чудовища, появившейся на месте привычного лица, Раджед только упрямо прижал сильной рукой связанного Сумеречного к полу, продолжая произносить заклинание. Обычно оно срабатывало, но каждый раз существовала вероятность, что монстр вырвется, и тогда неизвестно, хватило бы всех заклятий льора, чтобы оборонить себя и башню. Может, в неправильности да вечной опасности и крылась эта дружба длиной уже в четыре века. Каждый раз шепча заклинание матери, Раджед верил только в успех, иначе нельзя. И доселе все работало.
Вот и ныне Эльф вдруг обмяк и растянулся на полу, совершенно истерзанный, бело-сизый, со впалыми щеками и глазами. Раджед тоже тяжело привалился к витой массивной ножке стола, но немедленно стянул со стула мягкую подушку, подложив под голову Сумеречного. Оба знали, что это тело – условность неудавшегося Стража Вселенной. Но все же то ли приличия велели, то ли сострадание заставило так поступить.
– Тьма… Опять тьма! Проклятье! – то ли выругался, то ли напомнил о своей сущности Сумеречный, приподнимаясь.
– Все, уже все в порядке, – отозвался ободряюще Раджед, пряча раскалившийся янтарный амулет.
– Радж… Ты же знаешь, что я сильнее тебя. Ты же в курсе, что это опасно, – внимательно глядел на собеседника Эльф. – Такими уж нас сделали семарглы, треклятые «ученые».
– Знаю. Но кто-то должен сдерживать твои припадки, – усмехнулся льор, тяжело дыша. Вскоре он сотворил какое-то заклинание и выпил бокал вина, после чего бодро вскочил, разминая плечи и набрасывая скинутый в суматохе камзол. Хотя на острых скулах все еще блестели капельки пота, Раджед светился улыбкой самодовольства. Он гордился собой.
– Да… Припадки… Это не припадки – это вторая сущность прорывается от гнева, – качал головой Эльф, неуверенно вставая и даже зависая над землей, бормоча недовольно, как ворчливый старик: – Пока я светлый, надо мной все издеваются, все свои проблемы навешивают, творят какую-то дикую ересь. А потом доводят до той грани, когда я уже не в силах сдерживать… это! Эту иную часть моей силы. Да ты все знаешь, да. И о сделке с семарглами отчасти, и тринадцати проклятых.
Раджед Икцинтус действительно кое-что ведал о нелегкой судьбе, постигшей несостоявшихся Стражей Вселенной. Двенадцать, судя по всему, погибли в течение первых десяти лет после открытия источника силы и всезнания. Тринадцатый доброволец получил бессмертие, но заодно и тяжкий груз огромной силы разрушений. Создавали их неведомые существа, некто наподобие богов – семарглы. Придумали их для защиты Вселенной от зла, но непомерная сила раздавила человеческий рассудок. Вместо Стражей получили всезнающих хаотичных скитальцев. Раджед еще усмехался: кто же среди семарглов определял, что есть благо, а что – зло? Льоры всегда умело играли этими категориями, переворачивая их в угоду своей выгоде. А проклятые, неудавшиеся Стражи, очевидно, совершенно запутались.
Больше всего на свете Эльф боялся не смерти, не катастроф, не людей. Он опасался, прежде всего, самого себя, той второй половинки его расколотой личности, которая прорывалась ужасными порывами, которая, судя по рассказам о его странствиях, доходила в некоторых мирах в разные годы до массовых убийств.
Но все-таки Раджед считал Сумеречного своим другом, даже если чародея не радовало превосходство над ним по магической мощи. И уже не первый раз сдерживал по мере своих сил его похожие на эпилепсию припадки, вызванные этой «темной стороной».
– Хе-хе, была у меня справка, но я ее съел, как говорится, – невесело хохотнул Сумеречный, дернувшись неопределенно всем телом. – Ох… Отпустил бы ты Софью и Риту.
– Отпущу, – пообещал другу Раджед, но чуть тише добавил, вновь пряча лукавство на дне рыжеватых глаз: – Потом. Если она сама захочет уйти.
Сумеречный только покачал головой и осуждающе вздохнул:
– Радж… Знал бы ты, сколько нас всего связывает. Знал бы ты, как я волнуюсь за тебя.
– А София тут при чем? – снисходительно пожал плечами Раджед с показным непониманием. Он невозмутимо взгромоздился на трон, старательно делая вид, будто недавней сцены и вовсе не случалось.
– При том же! Если тебе она хоть немного нравится, то нельзя делать больно, нельзя обманывать, – чересчур настойчиво твердил Сумеречный, подлетая к трону. Выглядел он уже вполне сносно, точно тоже решил забыть всплеск страшной силы, настолько жуткой, что ее имя не произносили, как забыли в веках и настоящее имя Эльфа.
– Ну что можно, а чего нельзя в Эйлисе, пока мы – льоры – решаем, – отмахнулся, как от назойливой мухи, наглый льор. И он упивался своей вседозволенностью, пусть даже в гибнущем мире.
– Радж! Ты способен на лучшее, иначе бы не возился со мной, – благодарно и осуждающе кинул ему собеседник. Сумеречный стиснул зубы и, показывая всем своим видом, что разговор зашел в тупик, ушел в неизвестном направлении через ближайшую стену. Дверьми он не пользовался, наверное, из принципа.
«На лучшее… А для кого? Добро и зло уже давно неразличимо свились змеями. Для кого? Ведь Эйлис уже ничто не спасет», – думал помрачневший льор. Наблюдения за девушкой уже не приносили ему былого азарта просчитанной игры. Но София все еще скиталась среди безжизненных камней, ища выход из каждого нового окаменевшего сада.
«София, ты спрашивала, почему этот мир мертв? Да, все верно. Это мы его сделали таким», – думал льор озлобленно, хотя гордыня не позволила бы признаться в этом открыто.
Глава 4. Сажа и янтарь
Камни пели. Кто-то надменно, кто-то застенчиво. Они выводили рулады на разные голоса, едва уловимые, призрачные. Камни вспоминали времена, когда в них обреталась жизнь. Или же это ветер колыхал призрачные светящиеся цветы на осколках рудника. Может, от их тихого плача слух улавливал разноцветные колебания воздуха.
«Тупик! И здесь тупик! Будь ты проклят, Раджед, будь ты проклят», – думала Соня, стирая с лица непрошеные слезы. Ее трясло от усталости и голода, глаза смыкала ледяная сонливость, пробиравшая до костей дурманом смерти. Достаточно закрыть глаза. Простой путь – проще, чем жить. Люди лишь песчинки во Вселенной, лишь ряды молекул и законов физики, даже короли, даже льоры. Может, и не стоит так цепляться за юдоль всех скорбей?
Но у людей есть долг, в отличие от космической пыли, что не наделена ни разумом, ни волей, ни душой. В существовании последней Софья никогда не сомневалась, даже знала, где обитает это создание, этот светоч жизни и смысла – под грудиной, чуть правее от сердца. Там вечно болит от печали, там всегда холодно от несправедливости. И там же ныне пекло ярким углем от невыразимого гнева, что заставлял двигаться дальше в чуждых владениях.
Рудник – иного названия для новой пещеры не нашлось, так как всюду разметались куски породы и вросшие в камни инструменты. Возможно, там когда-то добывали драгоценности. Лестницы переплетались с природными балюстрадами, от стен исходил легкий холод, словно кто-то тяжело дышал во сне.
