Раджед невольно рассматривал свои руки – нет, еще не покрылись чешуйками камня. Каждый вечер он закрывал глаза с тайным ужасом, каждое утро, едва открывая их, внимательно рассматривал себя. И часто снилось, будто он сам уже превратился в статую. Видения терзали и наяву. Он желал избавиться от них, забыться в объятьях ослепительной красотки, как делал сотни раз. Но все, как нарочно, напоминали ему о вечном планомерном исчезновении всего вокруг. И прорывалась обида на Сумеречного:
– Да что ты говоришь, «всесильный страж»! Если ты все знаешь, то мог бы подсказать, что случилось с Эйлисом! Или ты врал все это время насчет своей силы? Что-то я не видел ее, не считая этих проклятых припадков «тьмы». Где же твоя хваленая сила, если она никому не приносит пользы?
Вновь казалось, что не существовало никогда этой дружбы. Только какое-то снисхождение со стороны скучающей древней сущности, словно Эльф играл с приятелем, как льор насмехался над немощью людей. Чудилось, что если бы маг обратился в камень, то Сумеречный и бровью не повел, не сдвинулся бы с места. Дружбы нет, любви нет, как и смысла жизни – бездна обрушивалась из разверзшегося грозой небосвода. Ветер выкорчевывал цветы на вершине башни, палисадник исчезал. Хаос вселенной падал наземь вместе с ураганом, а «древняя сущность» все оправдывался, болезненно кривясь, как от удара в спину:
– Если я скажу, то сдвинется ход истории. И тогда точно все будет потеряно.
– Ненавижу тебя за это, ненавижу! – Раджед едва не обнажил мечи-когти. – Сколько миров уже погубили твои загадки, а?
Эльф отвернулся, уползая бесхребетным слизняком за спинку каменной скамьи. Комично, если бы не нервный излом сумасшедшего, затаившийся в неестественно выгнутых пальцах, заломленной шее, запрокинутой головы. Сумеречный почти простонал, точно его что-то душило:
– Мне больно, ты не представляешь, как бы я хотел одним мановением руки изменить все и везде. Но есть запрет, что выше меня. Выше даже тьмы. У меня остались разум и сердце человека. Но сила моя уже из-за грани миров. Это был… – Эльф резко выпрямился. – Чудовищный эксперимент; мы добровольно согласились, да, но не ведали о последствиях. Ни мы, ни семарглы. Поэтому… просто попытайся простить меня. И не мучай больше Софью.
– Я сам решу! – в бешенстве оборвал попытки к примиренью Раджед, но укротил непростительную ярость: – Порой мне кажется, что ты просто шут с запасом дешевых волшебных трюков. Так удобно – вечно говорить о какой-то великой силе, но ничего не делать.
Эльф облизнул пересохшие бледные губы, печальный изгиб которых переломила ухмылка паяца. Сумеречный театрально поклонился:
– Шуты всегда были кривым зеркалом для королей. Шут уходит, ваше магическое величество.
Очевидно, он вновь обиделся, растворился в воздухе. Раджед остался один на вершине башни посреди бури. Холод пронизывал, перебирал по коже над ребрами. Но льор не желал уходить. Он ненавидел… Всех проклятых королей, всех, кто обладал силой, но ничего не делал. Они заслужили это окаменение, они всё заслужили. Льор откинулся на скамье, выдыхая сквозь плотно сжатые зубы, но потом рассмеялся, говоря сам с собой:
– Ох, София, я знал, что с тобой скучно не будет. М-да… Теперь еще с другом меня поссорила.
Он хотел бы броситься за ней, вернуть, отогреть. Но одновременно опасался, что не согреет, а испепелит, растопчет, как ураган цветы.
***
Темнота граммофонной пластинкой разверзлась под иглой музыкальной грозы. Грянул марш, точно навстречу отворилась небесная твердь. Небо выло грозой, надсадно стуча по металлу, словно грянула буря мечей.
Софья распахнула глаза, понимая, что сырой холод рудников сменился прохладой свободы. Она не падала, все верно – она летела вверх. Прочь из перевернутых подземелий. И очутилась среди пустыни песков и скал. Башня издали казалась угрожающей, пронзала чернотой тусклый пейзаж. Эти камни не пели, только ветер доносил слабый звук трухи, что стучала о холодные бока массивных валунов.
Беглянка резко поднялась, созерцая узкий лаз, который стал ее спасением из плена. Но для чего? Она оказалась в еще большей ловушке, одна среди незнакомого мира.
Ноздри не улавливали никаких запахов, слух терзался от отсутствия внятных звуков. Только ветер нес прахом камни. Все было одноцветным, пепельно-бежевым. Лишь башня пронзала плотный грозовой свод. И казалось, что на самой вершине маячит фигура ее мучителя, Раджеда Икцинтуса.
– Рита… Рита осталась в башне… – прошептала Софья, стиснув виски. Она тоскливо смотрела на брешь в магической защите. Вернуться? И встретить гнев льора? Соня в нерешительности стояла посреди пустоши, зябко обхватывая себя руками. Отдаленные раскаты грома не сулили свежего дождя. Нигде не обнаружилось ни укрытия, ни человеческого жилья. Злая тишина крала верность суждений, заставляя забыть и себя саму. Все чудилось: еще немного и превратится в камень, свернется валуном, заснет навечно.
Внезапно голову заполнил дикий скрежет, надорвавший барабанные перепонки. Глаза ослепли от молнии, оставившей выжженный круг на безжизненной твердой земле. Совсем близко, всего-то за соседним валуном. Грохот заполнил пространство и мысли вместе с резким запахом электричества и озона.
– Мамочки! А-а-а! – Софья зажала уши, не разбирая дороги метнувшись в сторону, спотыкаясь на камнях, разбивая в кровь колени. Она не ведала, куда бежит. Все ее существо заполнил животный панический ужас.
Нога зацепилась за выступ скалы, Софья покатилась под откос, сдирая кожу с локтей, ударяясь спиной и животом. Весь мир перевернулся, все исчезло в его круговерти. Она зацепилась за что-то на склоне и остановила свое падение. Некоторое время лежала неподвижно, страшась подняться. Если бы она сломала ногу, то не сумела бы дальше двигаться. И в целом мире никто не стал бы ее искать, в чужом мертвом мире. Но боль понемногу утихала, Софья восстановила дыхание, рывком поднимаясь, пошатываясь, спускаясь вдоль холма, покрытого гравием и булыжниками. Башня оставалась в пределах ее видимости, все еще нависала в отдалении, отбрасывая удлиненную тень, в которой, казалось, тонуло пространство.
Соня шла вперед, ее подгоняли раскаты грома. Она старалась уйти от грозы, возможно, бродила кругами. Она сдвинула брови, размышляя, что любая другая на ее месте предпочла бы поддаться на сладостные уговоры льора. Может, не стать королевой, но хотя бы не терпеть все эти мучения. Однако же не для нее тот путь, затканный отравленными цветами, меж которых паук натягивает свои сети.
Пусть руки и ноги кровоточили от ссадин, спина болела от будущих синяков, но в душе твердым гранитом веры звучал голос, который, казалось, не ей принадлежал и не Сумеречному Эльфу, голос из-за грани миров, из самой глубины души: «Все верно».
– Верно… Верно… – шептала Софья, но страх тянул ее назад, шипел, что впереди ничто не ждет, ни помощи, ни избавления. Ведь чудеса для сказок, а этот мир, хоть с колдунами и эльфами, не походил на радужные истории о вечной любви и торжестве жизни.
