Я отношу маме завтрак и иду в поисках еды на еще не исследованный этаж. В первой квартире плохо пахнет, и я нахожу только пару банок корма для собак. Рюкзак у меня почти пустой, так что я иду в следующую квартиру.
С первой же секунды я понимаю, что хозяин любил печь торты. Я нахожу мешочки муки, маленькие красные баночки какао-порошка, пачки яиц, пакетики цветной посыпки и съедобных серебряных шариков.
Я останавливаюсь у фотографий на стене. На каждой изображены красивая женщина и двое маленьких мальчиков. Они младше меня, кареглазые, с темными кудрявыми волосами. На каждой фотографии они улыбаются. Интересно, где они сейчас? Улыбаются ли они так же, как на этих фотографиях?
У нас в квартире есть несколько наших с мамой фото. Есть одна, где я еще совсем малыш, а мама улыбается широко-широко. Есть другая, с моего дня рождения: я сижу у мамы на коленях, передо мной стоит белый торт. Мне грустно, когда я на них смотрю, потому что все изменилось. У нас нет новых фотографий. Люди не фотографируются, когда им грустно.
Я складываю муку в одну кучу, а все сладкое – в другую. В конце концов у меня собирается семь кучек разной еды. Придется ходить несколько раз, чтобы унести все вниз.
Но прямо перед тем, как я начинаю складывать еду в рюкзак, я замечаю что-то в окне. Кажется, снаружи что-то двигалось. За деревьями.
Что-то или кто-то пробежал и скрылся из виду. Я смотрю и смотрю в точку, где я что-то заметил. Снова вижу какое-то движение, около куста. Будто кто-то за ним прячется.
Я снова вглядываюсь, но ничего не вижу. Я мог бы уговорить себя, что там никого нет. Но я продолжаю смотреть, снова и снова пробегая глазами по кустам, пытаясь разглядеть, что там двигалось.
Я уверен, что там кто-то есть, что он смотрит на башню прямо сейчас. Может этот кто-то в маске, как Оби, но у него кончается воздух.
Я думаю: «Может, им нужно прийти в башню, как Бену и его жене».
Я думаю: «Может, их тоже нужно спасти».
Я знаю, что я не герой. Не супермен в ярко-красном плаще, который всем поможет. Я боюсь, и переживаю, и не хочу умирать. А если выйду из башни, умереть я могу легко.
Но внутри меня есть что-то бо́льшее, отчего я разворачиваюсь и бегу к двери. То чувство, когда я сидел рядом с Беном, а он благодарил меня за подаренный ему и Иви шанс. Я раньше такого не ощущал. Это какая-то уверенность, что я делаю что-то правильное. И сейчас правильно попытаться и спасти того человека снаружи.
Я знаю, что нельзя терять время. Мне нужно бежать к нему, сейчас же. Бен говорил, что Иви умерла за секунды на открытом воздухе. Что, если у человека в кустах мало воздуха? Или он ранен и не может пройти последний отрезок до нашего дома? Что, если это его последний шанс?
Нет времени искать Оби, или Дори, или Бена. Я бегу вниз в подвал как можно быстрее. Ноги перепрыгивают через ступеньки так быстро, что я боюсь споткнуться и что-нибудь сломать. Но я не падаю.
Я добегаю до самого подвала. Поднимаю потрепанный рюкзак с серебряным баллоном, который мы нашли раньше. К нему все еще прицеплена маска. Я кручу штучку сверху, как делал Оби, и слышу тихое шипение, доносящееся из маски. Прикладываю ее к лицу ее и делаю вдох. Работает. С трудом надеваю рюкзак. Он слишком большой для меня, но я справлюсь.
Потом я приклеиваю маску, как приклеивал Оби. На себе это делать тяжелее. Я постоянно запутываю скотч, он прилипает сам к себе, и мне приходится начинать заново.
Наконец я надеваю старые очки для плавания и обматываю лицо шарфами.
Я готов.
Глава 42
Чтобы выбраться наружу, мне придется приоткрыть угол пластика, который Оби растянул поперек коридора, и оторвать скотч от дверей.
Я чувствую себя ужасно виноватым – Оби сделал все это, чтобы нас защитить, – поэтому, уходя, пытаюсь как могу вернуть все на место. Самое страшное, что может случиться, – это споры в башне. Неважно будет, спасу ли я кого-нибудь, если при этом в башне все умрут.
Я понял, насколько мне страшно, только тогда, когда мои руки перестали меня слушаться. Они казались слишком большими и онемевшими, будто их отрезали. Я сглатываю слюну и концентрируюсь на скотче. Приходится тянуть изо всех сил. Он отрывается с громким рвущимся звуком, который пронзает меня насквозь и оставляет неприятное тяжелое чувство внутри.
Я не знаю, правильно ли поступаю. Я не Оби, и не знаю, что я делаю. Я просто парень с семнадцатого.
Но в чем-то, наверно, я все-таки похож на Оби. Когда я рассказал ему про свет из соседней башни, он ответил, что мы должны попытаться спасти этих людей, а я как раз это и делаю. Я пытаюсь спасти человека, которого видел из окна. Я не могу его бросить.
Пол в коридоре за двустворчатыми дверьми посыпан толстым слоем соли. Ноги утопают настолько, что я вспоминаю зиму и снег, хотя эти сугробы коричневато-оранжевые, а не белые. Забавно, как мы замечаем такие вещи, будто мозг пытается обмануть тебя и заставить забыть, зачем ты пришел. Притворяется, что все хорошо, что страх не бежит по венам и не заполняет каждый уголок сознания.
На входной двери тоже скотч. Мне приходится оторвать почти весь. Он издает последний оглушающий звук, который разносится эхом по коридору, и я наконец дергаю ручку и выхожу наружу.
Как описать что-то совершенно непохожее на все, что ты видел в своей жизни?
Я открываю дверь и чувствую первое дуновение ветерка. Он такой холодный и неожиданный, что мне хочется вернуться назад. Но шок проходит, и ветер кажется свежим, прохладным и замечательным. Уже совсем забыл, каково это.
Я прохожу по соли, рассыпанной вокруг башни. Она хрустит у меня под ногами. Я слышу свое дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. Оно громкое, потому что на мне маска.
Постоянно боюсь, что какая-нибудь крошечная спора проберется мне под маску и я ее вдохну. Вокруг их, должно быть, тысячи, летают и кружатся, а я не вижу. Воздух абсолютно чист.
А потом я подхожу к блюхерам. Где-то они выросли мне по колено, а где-то гораздо, гораздо выше. Вблизи они красивые. И странные. Как будто внутри у них течет какая-то жидкость. Расползается кругами, никогда не останавливается.
У блюхеров прозрачная кожица, через которую можно видеть их внутренности. Жидкость напоминает мне бензин в лужах – у нее такие же цветные переливы. Или когда надуваешь мыльный пузырь, и он не лопается сразу, а висит в воздухе и переливается. Розовым, зеленым, желтым.
Но только блюхеры выглядят не совсем так. Такого я никогда раньше не видел. Не растение и не дерево.
У взрослых блюхеров стебли толстые, как канаты у нас в спортивном зале. Помню, они казались ужасно громоздкими. Мы залезали по ним наверх, и большинство из нас добиралось до самой вершины. Но по блюхерам, мне кажется, не заберешься. Они гладкие и блестящие – сразу соскользнешь вниз, если попытаешься.
