…погода скверная, болит поясница. Чертов радикулит, как он мне надоел! Вера была сегодня невероятно заботлива, мне повезло в жизни, что я встретил именно ее. Если бы не она, то неизвестно, что бы со мной произошло. Дай Бог ей здоровья…
…поднялся утром. Настроение скверное. Что принесет сегодняшний день? Р. назначил встречу, говорить с ним не хочется, но придется. Р. на встречу никогда не опаздывает…"
Следующая дата, следующий день…
По ним можно восстановить каждый шаг академика Смоленского. Провалов в записях почти не встречалось, очень много пометок касалось научной деятельности. Глебу, как ни старался понять, о чем идет речь, не удавалось вникнуть в тонкости, уж слишком наукообразным языком с большим количеством терминов изъяснялся академик. Глебу стало понятно уже после первых пяти страниц, что записи, которые вел академик, предназначались лишь для него самого. Полных имен и фамилий практически не встречалось, в подавляющем большинстве случаев Смоленский пользовался заглавными буквами или кличками, понятными лишь ему самому.
Несколько записей пронзили Глеба Сиверова, словно удар тока. Он их запомнил дословно.
«…то, что я знаю, меня тяготит. Этот груз держать в себе почти невозможно, но я вынужден прятать от посторонних глаз свои новые открытия. Возможно, через пять или десять лет кто-нибудь неизвестный мне, тот, кто еще себя никак не проявил в научной деятельности, подойдет к тому, что я знаю. Он будет поражен простотой открытия и глубиной той бездны, в которую оно может толкнуть людей. Нравственность в науке должна стоять на первом месте. Если бы я был не ученым, а священником, то должен бы был уничтожить все свои записи. Этого никто, кроме меня, не должен знать. Но имею ли я право уничтожить открытие? Талант ученого принадлежит не мне, его дал Всевышний. Значит, Он хотел, чтобы я открыл. А если это испытание, посланное мне? Слишком тяжелый выбор. Я должен сделать его…»
Еще через несколько месяцев, сразу же после даты, Смоленский сделал очередную запись, касающуюся какого-то открытия, сделанного им несколько лет назад. Он встречался с Н. Г.
«…в последнее время мне не удавалось с ним поговорить. А ведь раньше мы с ним были очень близки, работали в одном направлении. Н. Г, безусловно талантлив; может быть, на него снизойдет озарение. Он идет по моим следам; возможно, когда-нибудь абсолютно случайно сделает шаг в сторону – тот, который сделал я, и перед ним откроется бездна. Сейчас я не верю никому, я не верю в нравственность наших ученых. Я должен сделать все, чтобы никто не сделал эти два шага в сторону. Я должен всех обманывать, уводить от истины, скрывать ее…»
Глеб Сиверов захлопнул тетрадь, нащупал в пачке сигарету, вытащил, закурил и, глубоко затянувшись, посмотрел в ночное окно. Небо было подсвечено заревом огромного мегаполиса.
«Какую бездну увидел академик Смоленский? Что он открыл? Неужели свое открытие старик держал в голове? Нет, это невозможно, настоящий ученый так не поступает. Возможно, он уничтожил бумаги, а может, нет. Кто такой Р., с которым в последнее время Смоленский часто встречался?»
В тетрадях не было ни одного телефонного номера, ни одного адреса.
* * *
С корзиной фруктов Глеб стоял у двери квартиры академика Смоленского. Он опять позвонил дважды, коротко. Дверь открыла вдова.
– Здравствуйте, Вера Михайловна, вот и я, как договаривались.
– Я вас ждала, проходите, – обрадовалась старая женщина. – Не разувайтесь. Если хотите, повесьте здесь куртку.
Глеб разделся, внес на кухню корзинку с фруктами.
– Вы уже лучше выглядите, Вера Михайловна, – глядя в лицо женщины, произнес Глеб.
– Что вы, бросьте, я уже не могу хорошо выглядеть. Я как засохший цветок, он хранит подобие прежней формы, но дунет ветер, и он разлетится в прах на мелкие пылинки.
– Не стоит думать о грустном. Вот тетради, – Глеб отдал их вдове академика. – Только, Вера Михайловна, вы спрячьте их куда-нибудь подальше.
– Они вам помогли?
– Хотел бы сказать да, но вопросов возникло больше, чем ответов. Там много любопытного, но много мне непонятно.
– Что же? – спросила женщина, участливо заглядывая в глаза Сиверова.
– Поговорим об этом потом.
– Как вам будет угодно. Чаю хотите? Я к вашему приходу испекла пирог с грибами. Любите пироги с грибами?
– Конечно, – сказал Глеб, – кто же их не любит? Пироги с грибами мне напоминают детство, я еще в подъезде ощутил аромат.
– Что вы говорите! – всплеснула руками Вера Михайловна. – Вот уж не думала. Проходите к столу, чай уже готов.
И опять, как в прошлый раз, Глеб и вдова академика разговаривали. Преимущественно говорила женщина, Глеб лишь изредка задавал наводящие вопросы, он отлично исполнял роль журналиста.
– Я не в курсе научной деятельности мужа, я знаю о ней лишь вскользь.
– Скажите, Вера Михайловна, – Глеб взял вдову академика за руку, – ваш муж ничего не говорил о своем открытии?
– О каком? – вопрос на вопрос ответила вдова.
– Честно говоря, из записей я не очень понял, я не специалист, поэтому мне тяжело ориентироваться.
– У него много открытий, он пятьдесят лет занимался наукой, руководил лабораторией, институтом. Вы посмотрите научные публикации по его специальности, сколько повсюду ссылок на труды моего мужа! В каждой книге приводятся его цитаты.
– Да, я об этом знаю. Он с вами никогда не рассуждал о нравственности в науке?
– О нравственности? – Вера Михайловна задумалась, отставив чашку уже остывшего чая. – В последнее время он довольно часто упоминал о том, что ученые – как дети. Приводил в пример Эйнштейна, Бора, Кюри и еще называл дюжину фамилий великих ученых… Одних осуждал, другими восхищался. Лет семь назад, я помню этот день очень хорошо… Я его долго ждала. Он приехал поздно, возбужденный, взъерошенный, глаза горят, руки дрожат.
– И что же? – тихо спросил Сиверов.
– Он посадил меня напротив себя, сидел на том самом месте, где сейчас сидите вы, муж любил сидеть здесь, у окна. Он взял меня за руку и сказал, глядя в глаза: «Дорогая, я боюсь». Я спросила, чего он боится, а он пожал плечами, нервно хрустнул пальцами и, глядя поверх моей головы, произнес: «Я боюсь самого себя. Сегодня я получил ответ на вопрос, который мучил меня лет пятнадцать. Многие из моих учеников и коллег работали рядом, но они все владеют лишь кусочками, и сложить вместе все свои наработки никто из них не сможет, информация слишком разрозненная, слишком противоречивая. А я смог сложить ее воедино…»
– Ну и что?
– Молодец, – сказала я, а он покачал головой и, выпив рюмку коньяку, а это случалось с ним лишь в минуты сильнейшего волнения, сказал:
«Ты даже не можешь представить, как это страшно – то, что известно мне. Я уверен, что это известно лишь мне одному. Вера, я не знаю, что мне с этим делать, как поступить…»
