— Обойдешься, — говорю я.
Домой надо идти через магазин. Какие-нибудь котлеты купить на ужин. Да еще Машка просила — тетради в клеточку… Сейчас, к вечеру, просто физически ощущаешь — какое усталое делается лицо, стареет на глазах… Свернуться бы калачиком, выпить таблетку от головы…
— Мам!!!
Машка виснет на шее, тяжелая она стала все-таки…
— Доченька, у мамы голова болит… Дай поводок…
Спаниель нарезает круги вокруг меня: требовать в этот час прогулку — святое дело.
И течет привычно наш вечер. Делаем с Машкой уроки. В математике я скоро помочь ей уже не смогу, но пока еще тяну. Пишем под диктовку русский — и Машка до слез расстраивается, когда я нахожу в готовой работе три ошибки:
— Доченька, я ж медленно диктовала… Каждую букву голосом выводила… Что же ты будешь делать на диктанте в классе?
У Машки уже губы сковородником — предчувствует, что будет дальше:
— Только не ругай меня!
— Да я и не собираюсь. Но ты знаешь, что надо…
Манька роняет голову на стол и плачет. Переписывать целую страницу! Мне жаль ее так, что хочется послать подальше и школьную программу и требовательную «русичку», которая к тому же — наша классная руководительница. Но если дочка так и останется в троечницах — что ее ждет? Как смогу я оплатить ей институт, если нам еле хватает на насущное?
— Что теперь — внеклассное чтение? Том Сойер?
И только совсем уже вечером, мы сидим на кухне, как два усталых солдата, вернувшихся из боя, и пьем чай.
— Доченька, я пойду, погреюсь в ванной…
— Опять замерзла? — спрашивает Машка.
Она знает эту мою особенность — мерзнуть, когда другим еще тепло.
— Ты как капуста ходишь, мам…
Это о моих свитера, что надеваю один на другой, и о привычке ночью кутаться в пару одеял.
… Я сижу в ванной, чувствуя, как наконец-то в горячей воде отступает головная боль… Машка «делает пену». Наливает в пробку шампунь и подставляет его под струю воды. И заворожено смотрит, как растет под ее руками пушистое облако. Переливы цветов в каждом пузырьке пены — как чешское стекло.
— Мам, я хочу такое платье! Бальное! Золушка в таком была…
Машка прикладывает к себе пенные «рукава»:
— Красиво?
И смеется… Краешки передних зубов у нее сколоты — гуляла с Ромкой, тот рванул поводок, дочка упала. Длинные темные косы ее сейчас спадают на бумазейный халатик. Золушка, у которой сказка еще только начинается…
День кончен. Погашен в нашей комнате свет…
Машка уже спит, прижавшись ко мне. А я смотрю фильм, сделав звук совсем тихим, чтобы ее не разбудить. Какие-то космические приключения. Я устала так, что мало слежу за сюжетом. Звездное небо… Иная жизнь, в иных мирах… Когда я в последний раз видела звезды?
Мы с дочкой идем в театр. Довольно редко там бываем — но все же ходим. Я еще не могу рассказать дочке о замечательной книге Ивана Ефремова «Час быка». У него там общество делилось на «джи» и «кжи» — долго и кратко живущие. Интеллигенты, приносящие пользу, получали право на долгую жизнь. А безграмотные и сильные, работали, пока молоды, а потом — в расход. И сколько у меня есть сил — я буду тянуть дочку в «джи». «Кжи» у нас и так хватает.
К сожалению, в драмтеатре детских спектаклей нет, и мы смотрим «Братьев Карамазовых». На исходе второго часа Машка показала на артиста, который играл секретаря: то есть, сидел на заднем плане, и задумчиво водил пером по бумаге.
— Мам, чего он там рисует?
— Чёртиков, — ответила я, не подумав.
Всё. Машке попала в рот смешинка. Ее затрясло, она хохотала и не могла остановиться, так что мне пришлось ее вывести.
Насладились зрелищем, называется! Вернулись домой — и Машка скорее включила обогреватель, залезла под одеяло. Ромка тут же вскочил на постель, свернулся у нее в ногах и сладко вздохнул. Не спаниель, а кошка какая-то. Только не мурлычет…
Я налила себе бокал вина. И согреться, и настроение такое, будто отняли праздник. Сижу я — нарядная, в бархатном платье, тяжелые серьги качаются вдоль щек, а на душе так погано…
Налила еще бокал, включила компьютер… Может, в Интернете отпустит…
Когда в почтовом ящике я увидела письмо от некоего Демидова — мне пришлось несколько минут вспоминать, кто это такой… Иван Демидов… Так это же тот инженер с автомобильного завода, о котором я писала. Мы поговорили, я сделала материал…
Он на меня тогда произвел сложное впечатление. Безусловно, умный. Тему свою знает так, что будь я без диктофона… Снимала потом запись и удивлялась — сразу шел прекрасный текст, практически ничего не надо было корректировать. Внешне тоже очень хорош. Мне нравится этот тип красивых лиц с примесью южной крови. По орлиному изогнутый тонкий нос, очень внимательный взгляд темных — так что зрачков не видно — глаз… Так смотрят, когда не заботятся о впечатлении, которое производят, но стараются понять суть — человека, разговора…
Одет изысканно даже: дорогой костюм, белоснежная рубашка, галстук… И все это очень естественно, в этой одежде его удобно. На других, бывает, костюм сидит, как на корове седло…
Но казалось, он поставил между собой и людьми прозрачную, но прочную стену: не скажет слова лишнего, не будет в нем простоты, искренности… Он и пошутит, и посмеется, и вместе с тем — ничего не узнаешь о нем, больше того, что он сам хочет сказать. Он об этом — прямо сказал, после того, как я задала вопрос — поддерживает ли его в работе семья.
— О себе — не люблю.
Что же он мог написать теперь? Я открыла письмо.
«Здравствуйте, Нина!
Пишу Вам уже из Швеции, из Стокгольма. Возможно, Вас в свое время обидела моя краткость. Но мне тогда не о чем было говорить. За эти же дни увидел столько, что… я подумал — это может быть интересно и Вам…
Я не буду говорить о работе — мне показалось, что Вы очень далеки от всего, что касается машин — не обижайтесь, пожалуйста. Но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь — хотя бы мысленно увидел то, что вижу сейчас я.
Может быть, впечатления такие яркие оттого, что я впервые за пределами страны. Из северных столиц я видел только Петербург, а теперь очарован новым знакомством.
Стокгольм стоит на четырнадцати островах, а всего островов, островков и скал — здесь тысячи. Многие из них для столичных жителей то же самое, что для нас дачи и садовые участки. Правда, жить на таком островке, обдуваемом со всех сторон промозглым ветром и заливаемом холодным дождем, — удовольствие для избранных — этим Стокгольм похож на Питер.
Если очень приглядеться, то можно рассмотреть к северу от Нормальма череду плоских крыш. На одной из них живет Карлсон — «мужчина в самом расцвете сил». Бронзовых человечков, птиц и зверей здесь встречаешь повсюду. А в одном укромном и неприметном дворике Старого города прячется Мальчик-с-пальчик, самая маленькая уличная скульптура…»
