— Дорогой, коньяк совершенно кончился. Не наберётся даже чайной ложки. И кофе на исходе.
Эту её многолетнюю привычку — вечернюю чашку кофе с коньяком, медленно выпиваемую перед телевизором, попытался свести на нет врач районной поликлиники.
— Когда человеку под восемьдесят, любая доза алкоголя…
— Когда человеку под восемьдесят, его уже ничем не напугаешь, — смеялась Лиза. — Уже не остаётся страхов — чудесное время! И мы за это выпьем, доктор!
Она собственноручно наполнила две хрустальные рюмки.
Прощаясь, врач поцеловал у неё руку.
Роман уже привык к необычности Лизы. Когда родители оставили его, десятилетнего, на её попечение, чтобы без помех делать карьеру в Москве, он в первый вечер горько ревел, тоскуя по маме. Лиза сказала, остановившись в дверях его комнаты:
— Завтра запишу тебя в кружок бальных танцев.
— На кой чёрт?! — возмутился он со всей искренностью детского горя.
— Чтобы ты проводил вечера в объятиях красавиц, а не слезах и соплях, — ответила она.
— А ты? — он имел в виду, зачем ему красавицы, когда есть Лиза.
— А мне нужен настоящий кавалер, а не такое вот недоразумение, — сказала она.
И он пошёл, и старался изо всех сил, осваивал все эти «па» сперва у станка, а потом в середине зала. Он ни за что не хотел выглядеть ничтожеством в глазах Лизы. А затем пришёл успех, они с партнёршей Наташей кочевали с конкурса на конкурс и почти неизменно выигрывали. Ему улыбалась карьера танцовщика, но подошло время армии.
Провожая и крестя его на дорогу, Лиза сказала:
— Надеюсь, у тебя хватит доброты вернуться живым.
— Доброты? — удивился он.
— Ну, ты же понимаешь, что без тебя моё существование теряет всякий смысл.
А когда он вернулся, и простреленная в Кандагаре нога сказала танцовщику в нем— «свободен», Лиза чуть ли не с ужасом спросила:
— Надеюсь, ты не пойдёшь в контору перекладывать бумаги?!
После долгого восстановительного лечения он стал работать в «службе спасения».
…«Стекляшка» была прямо перед домом — дорогу перейти. Её построили недавно. Выпилили громадные тополя, в июне затопляющие парк болотом белого пуха, танцплощадку увенчали куполом, празднично переливающимся по вечерам, облезлые «Лодочки» и драных лошадок заменили на «Орбиты» и «Русские горки», а у входа в парк появилось это самое кафе «На огонёк».
На его открытой площадке в хорошую погоду все места были заняты. Внутри же было тесно: всего-то шесть столиков, да и душно.
Летом Роман здесь не бывал, — толпа не влекла, а осенью стал заходить. Если вдруг выяснялось, что дома нет чего-то необходимого. Или он знал: нынче не заснуть. Нечасто такое бывало. Чёрный спрут необъяснимого ужаса подбирался к нему считанные разы, но тогда уж — не жди пощады.
Спасатель по работе своей, в такие минуты «вытянуть» самого себя он не мог. Последний раз это произошло после редкой в их тихом городе аварии, когда две легковушки буквально сплющили друг друга, и тот свет одновременно принял пятерых. Парней спасателям пришлось извлекать из искорёженных кузовов. А девчонку выбросило через ветровое стекло. Пацанку лет пятнадцати в джинсовом костюмчике. Её увезли почти сразу, но еще несколько дней, с отчётливостью стерео картины, он видел её, будто уснувшую на раскалённом асфальте. И сразу, против воли, вспомнил он Афган, когда смерть была хозяйкой их судеб.
А сегодня, в стекляшке он увидел женщину. Сидела она одна, спиной к нему — и с той, погибшей, схожа была только окаменелостью позы. Одета женщина была в лёгонькую, почти прозрачную красную кофточку. На спинке стула ничего не висело, а вешалок тут не водилось. Как она выйдет под дождь почти раздетая.
Расплачиваясь за коньяк, Роман ещё раз бросил на женщину внимательный взгляд. Под потолком висел телевизор, показывали какой-то костоломный боевик, немногочисленные посетители невольно его смотрели, а женщина глядела в окно. Была уже почти ночь, по стеклу бежали струи дождя. Глаза у женщины были полными слёз.
Роман, уже не колеблясь, подошёл к ней.
— Вызвать вам такси? — спросил, как мог мягко.
Не сразу, но она медленно покачала головой. С тяжелобольными не обсуждают способы лечения. Он взял её под локоть:
— Пойдёмте со мной.
Наверное, интонация была верной, потому что женщина не испугалась. Она подчинилась.
— У нас гости, Лиза, — сказал он, открывая дверь.
Старой женщине, как и внуку, хватило одного внимательного взгляда.
— Проходите, дорогая… Надеюсь, ты позаботишься о чём-нибудь горячем, — эти слова были обращены к внуку.
Четверть часа спустя Роман подошёл к дверям гостиной с подносом, на котором стояли дымящиеся чашки, прислушался — и вернулся на кухню.
— Это уже болезнь, — говорила женщина. В её тоне слышалась та откровенность, на которую большинство людей способно лишь несколько раз в жизни. — Правда, раньше всё было больнее, острее. Когда я надеялась на что-то. Что он хотя бы как-то, немного полюбит меня. А теперь, когда я поняла, что этому не быть… Пустыня. Говорят — проходит месяц, два — и становится легче. А у меня год к концу идёт, и какой год…
Лиза не перебивала, не задавала наводящих вопросов — только слушала. Женщина смотрела мимо неё и говорила как бы сама с собой:
— Эти мысли не оставляют ни на минуту. Засыпаешь — и думаешь о нём, проснёшься среди ночи: и опять — он же. Наваждение — по улице ли идёшь, на работе ли сидишь. Не отпускает… Ни на миг не отпускает… Почти непереносимое время — тот час, когда он может позвонить. Не позвонил, и душа будто умирает. И снова ждать день — считать минуты…
Мне бы понять — почему так получилось? Что я сделала? Ведь ни одного резкого слова, никогда… Не навязывалась — только ходила посмотреть на него издали. Он не замечал меня, точно знаю… Да, у него семья, но не могло быть в ней ссор из-за меня, мы ведь были вместе только один раз — и в такой тайне… Он увёз меня куда-то далеко за город, мы возвращались — час…
А теперь, если случайно, совершенно случайно встречу его машину на улице — он проезжает мимо, головы не поворачивая. Я сначала с такой радостью тянулась, думала, он тоже обрадуется, затормозит. Куда там! Если издали меня заметит — сворачивает. За что же?
Весь этот сумбур мужчина не мог бы понять. Но для женщины здесь и полутона были ясны.
— Сына его встречаю — как ожог. Он же не знает меня, спокойно идёт навстречу. Папины брови, глаза, всё выражение лица… Мне хоть бы такого сына! Я бы ничего больше у Бога не попросила — этим бы жила… У них скоро ещё кто-то родится…
— Дорогая, — сказала, наконец, Лиза. — Вы простите старуху за резкое выражение. Внук мой к такому уже привык. Но есть люди — как дерьмо, при ближайшем рассмотрении — выворачивает. И в том, что вы мне о нём рассказали, трезвый взгляд видит…
