Так что Глеб Юрков любил пацана, и мать Кирилла тоже любил. Сделал все необходимое, когда она попала в онкологию. Оплачивал операции, обещал выполнить все ее просьбы, касающиеся сына. Просьбы были глупыми и наивными, в духе Марины. К тому же, произнесенные на смертном ложе, под воздействием препаратов… Он разорился бы давно, выполняя каждое дурацкое обещание.
Мужчина сказал — мужчина передумал.
И как вообще жить, если привязываться ко всему на свете?
«Бессердечный ублюдок», — подумал Кирилл, буравя отца гневным взглядом.
— Смотри-смотри, — прошипел Юрков. — Больше злости, сын. Только не лопни. Не жжет меня твоя злость — не крапива.
— Ты ждал, чтобы она умерла. Чтобы освободиться. И с этой шалавой…
За тонированным стеклом «ниссана» отцовская подружка жевала резинку и хлопала наращенными ресницами. «Отцовской женой» называть ее не поворачивался язык. Насквозь искусственная, фальшивая. О чем с ней отец говорит? И говорит ли вообще? Диане было двадцать пять — всего на восемь лет старше Кирилла. Хороша мачеха! Хватило совести припереться на мамины похороны. Утешать несчастного вдовца…
Ярость как лава распирала Кирилла.
— Ты как ее назвал? — Отец схватил за ворот, зыркнул по сторонам. — Страх потерял, щенок? Белены объелся?
Кирилл не чувствовал страха. Прошли времена, когда зычный бас папули затыкал ему рот. Со своими деньгами, связями, с гонором и безжалостными ледяными глазами старший Юрков виделся сыну потрепанным и растратившим себя человечишкой.
— Руку убери.
Что-то в тоне Кирилла заставило Глеба Юркова непроизвольно разжать пальцы. Будто чужой, незнакомый парень подменил сына. Да и физически был Кирилл уже не тем субтильным узкогрудым подростком, которого Глеб мог легко швырнуть о стену. Выше ростом, шире в плечах мелковатого папаши, мышцы играют под курткой, а у Юркова пивное брюшко и отдышка старика. Порой после секса с Дианой он по десять минут приводил в порядок пульс.
— Ребята, не ссорьтесь. — Это «мачеха» высунулась из окна «ниссана». Стереотипная до абсурда платиновая блондинка, ослепляющая блеском виниров. Кирилл подумывал: а не притворяется ли Диана дурочкой для того, чтобы нравиться богатеньким уродам вроде папаши? Гениальная актерская игра, «Оскар» за вживание в роль и лучший грим.
Диана чавкнула жвачкой.
В «Инстаграме» у нее накапало полмиллиона подписчиков. Кириллу было тошно делить с этими людьми одну планету.
— Закрой окно, — не оборачиваясь, приказал Глеб.
Он любил Диану, любил за молодость, упругость задницы и фокусы, проделываемые в постели. Но Диана была тупа как пробка. И в разговоре с сыном он обойдется без ее писка.
Диана подняла стекло и уставилась в телефон. Наманикюренный пальчик раздаривал лайки.
На фотографиях с Глебом она всегда сидела. Стеснялась, что муженек ниже ее на полголовы. И мастерски имитировала оргазм. Подружки обожали ее истории про эротические предпочтения валютного супруга…
— Хоть раз услышу, — тихо проговорил Глеб, — что ты называешь ее так…
— Шалавой? Шлюхой?
— Умный стал, сучонок?
— В сравнении с кем?
— Как же я тебя… — Глеб сжал кулаки.
— Что? Ненавидишь?
— Не понимаю, — подобрал он слово.
Посмотрел на интернат, на дырявую черепичную крышу, ризалиты и продутые флигели. Такие развалюхи его компания пачками сравнивала с землей, чтобы залить асфальтом под автостоянки.
«Уродство», — подумал Глеб.
К Юрковым приближалась директриса Патрушева. Еще одна лизоблюдка. Глеб презирал этих кружащихся подле него шакалов.
— В пятницу, — сказал он жестко, — к нам не приезжай. У бабушки поживи пару выходных.
— Я и не собирался, — осклабился Кирилл. — Такси сюда ходят?
— На автобусе доедешь. — Глеб смахнул с сыновьего плеча соринку. — Привыкай к взрослой жизни, сосунок.
— Глеб Михайлович! — елейно заулыбалась директриса. — Добрый день! А я гляжу: вы или не вы.
Кирилл отвернулся, борясь с тошнотой. Неискренность чувств, глобальная фальшь выводили его из себя.
Восемь месяцев! Восемь — и он закончит школу, свалит из этого захолустья к черту, в Москву, чтобы не видеть папашу и его тупую овечку. Оно и хорошо, что бо́льшую часть времени он проведет вне дома, в руинах дворянского поместья, прикидывающихся элитной школой. Потому что все вокруг — ложь.
— Хотела поблагодарить вас от лица попечительского комитета. — Валентине Петровне удавалось смотреть на спонсора снизу вверх, хотя она была выше на полголовы. Важное умение для неисправимых подлиз. — Мы заканчиваем ремонт в северном крыле. Почти готов спортзал… инвентарь закуплен… столовая — шик и блеск…
— Не за что, не за что. — Глеб улыбался, будто лом гнул. — Все лучшее — детям.
Он подумал, что и дом, и облезлый парк распространяют удушающую атмосферу, попросту смердят аки дохлятина, но никто не чует вони. Пожалуй, Глеб Юрков впервые за свою практику вкладывал финансовые средства в столь гиблый проект.
Играя для Патрушевой, он потрепал сына по волосам…
«Как собачонку», — скривился Кирилл, отстраняясь.
— Мась, ну поехали! — закапризничала Диана.
Кирилл вспомнил маму — такую красивую, умную, настоящую.
«Да, так будет лучше, — решил он. — В тюрьме лучше, чем с этими двумя».
6
Через распахнутые двустворчатые двери Оля попала в холл с головокружительно высоким потолком. Тут кипела работа. Строители пилили, забивали, сверлили. Пыль защекотала ноздри.
Солнечный свет проникал в интернат сквозь витражные стекла — большое окно выходило на задний двор, поросший вереском. Витраж изображал гроздья винограда, сваленные на тарелку, гранат и головку сыра. Натюрморт хоронился под толстым слоем паутины. У арахнофоба Артема один вид этих паучьих тенет должен был вызвать приступ паники.
Стены холла были обшиты дубовыми панелями, местами отклеившимися, попорченными древоточцами. Слева от камина — да-да, был и камин, выложенный из валунов и напичканный деревянной трухой, — располагалось двухметровое панно. Рыбацкая сценка: бородач в допотопном фартуке и крагах тащил из бурлящего океана невод с зубастой рыбой.
Оля разглядывала лепнину, широченную лестницу и картины, прислоненные к стенам. В проемах по бокам холла вырисовывались длинные анфилады.
Прежде она не бывала в таких домах — лишь читала о них. Джинсы рабочих, ее собственные «Левисы», кеды, смартфон в кармане казались совершенно неуместными, противоестественными здесь. Они словно нарушали неписаные законы особняка. Оля телепортировалась в декорации к викторианским романам. У камина естественно смотрелись бы герои Артура Конан Дойла и Генри Джеймса, попыхивающие трубками, наряженные в сюртуки.
