— Впечатляет, да?
Подтверждая реплику Игоря Сергеевича, Оля громко чихнула.
— Авгиевы конюшни, но это поправимо. В тридцатые дом использовали как дровяной склад — только западное крыло. Сейчас там находятся классы. В шестидесятые и девяностые тут кратковременно открывали пионерские лагеря. Здание стояло без хозяев двадцать с лишним лет.
— Двадцать лет? — повторила Оля. — И никто не забрал картины?
Она пригляделась к полотнам. Рамы облупились, а холсты безвозвратно потемнели, от влаги краска потекла. Оля различила танцующего арлекина, хоровод у костра, каких-то дородных горбатых баб.
— Повезло, — сказал Игорь Сергеевич. — Поместье надежно спряталось в лесу, ближайшая деревня, Гурьево, была в трех километрах, но опустела еще до войны. А картины мы достали из подвала. Там полно занятного старья. Может, попробуем продать его на eBay антикварам.
Учитель зашагал к лестнице, а Оля задержалась у неглубокой ниши. В нишу было вставлено потускневшее зеркало.
— Оно поломалось, — сострил Игорь Сергеевич. — Глючит.
Оля провела рукой у горла. Из-за дефекта отражение изогнуло шею так, будто позвоночник выдернули и скрутили пружиной. Рядом с нишей обнаружился дверной проем, задрапированный пленкой и заколоченный поперек доской.
— Вход сюда категорически запрещен, — сказала Валентина Петровна.
За ней в холл вошел парень с парковки. Крепкий, спортивного телосложения, он посмотрел на Олю и шустро взбежал по ступенькам.
— Здание девятнадцатого века, — проговорила директор. Острый нос делал ее похожей на енота из какого-то мультика. — Идет ремонт, мы не хотим, чтобы наши воспитанники пострадали.
Ступеньки устилал прохудившийся бурый палас. Лестница раздваивалась, и пролет был помечен очередным витражом, с плясунами в карнавальных масках. Света вполне хватало, но в интернате тени доминировали над живыми людьми. Они гнездились в нишах, прятались за простенками, занимали места отлучившихся строителей.
На втором этаже орава теней втиснулась между полосами света, начерченными у окон. Получалась зебра — белый мазок, черный мазок. Даже обои здесь были особенными — будто не из бумаги, а из шелка, правда какого-то жирного и осклизлого.
— Все это мы, конечно, закроем пластиком, — сказала Валентина Петровна. — Школа существует недавно, но мы гордимся имеющимися достижениями. Стремимся дать детям самое лучшее — начиная от преподавателей высшего уровня и заканчивая дополнительным образованием и доброжелательной, доверительной атмосферой.
Атмосфера была не то чтобы доброжелательной… скорее — совсем наоборот. Клочья паутины и певучий паркет, сумерки в ущельях боковых помещений и потеки на побелке. А рядышком — батареи и трубы прямиком с завода, кабели, мелькнувшая за приотворенной дверью девчонка с китайским планшетом и приглушенный трип-хоп из колонки. Это современное, наносное, силой вмурованное странным образом обретало уютный флер в стенах старого особняка.
— Компьютеры, — вещала Валентина Петровна, — высокоскоростной Интернет…
«Видать, — отметила про себя Оля, — горе-папаша Артема неплохо заплатил, раз уж сама директорша проводит экскурсию».
Мимо прошагал электрик. Проскочила стайка веселых детишек.
— Полюбуйтесь, — Игорь Сергеевич указал на торчащий из стены изогнутый бронзовый хоботок. — Газовые рожки!
Коридор и при свете вмонтированных трубок был полутемным, а представить его в мертвенном сиянии горящего газа…
Рожок не вызвал у новенькой энтузиазма, и улыбка учителя угасла.
Оля смотрела в раскрытую дверь справа. Четыре аккуратно заправленные койки, шкафчики, вешалки… спартанское убранство общежития внутри архитектурного памятника плюс капля одомашнивания: цветы в горшочке, наклейки с диснеевскими персонажами, пушистые тапочки возле кроватей.
— Здесь я буду жить?
— Нет-нет, — сказала директор. — В виде исключения вас поселят вдвоем.
— С Артемом? — спросила Оля. Будто директор могла говорить об Игоре Сергеевиче.
— Конечно, милочка.
— Я не милочка, — напряглась Оля.
Диабетикам было противопоказано общаться с Валентиной Петровной, чтобы не впасть в кому от переизбытка сахара.
— Как скажете…
— Я не стану с ним жить.
Оле еще дома порядком надоело корчить из себя приемную мамашу. Да, ей было жаль брата, но ведь и она осиротела. И она нуждалась в сочувствии. А вместо этого ей всучили мальчишку, которого она не переносила на дух при жизни мамы. Держи подарок — у тебя же других забот нет! Вот и понянчься.
Фигушки, в мусорное ведро — заодно с подгоревшими гренками! Раз уж теперь вокруг есть взрослые, пусть они подтирают Теме сопли.
— Но ваш отец просил, чтобы…
— Он мне не отец, — перебила Оля Валентину Петровну. — Он — отец Артема, боров, не удосужившийся приехать на кремацию мамы.
— Хорошо, — сказал Игорь Сергеевич. — Но до вашего совершеннолетия, юридически…
— Юридически я обязана жить с братом?
— Нет, но…
— В таком случае… тут не занято? — Оля кивнула на койки.
— Занято, — сказала Валентина Петровна. — Тут пятиклассники живут. Игорь Сергеевич, — она развела до смешного миниатюрными руками, — заселяйте ее в общую комнату.
— Не жалко вам брата? — спросил учитель, когда директор утопала. — Вам бы вместе держаться. Тяжко ведь ему.
— Я поняла, почему вы психолога нахваливали. — Оля посмотрела косо. — Вы — он и есть на полставки, угадала?
За окном снова хлынул дождь, и сумерки шевельнулись в пустых комнатах ветхого дома.
7
Дождь монотонно стучал по рубероидной крыше придорожного магазина. Бродяга в джинсовых обносках инспектировал контейнеры и был вознагражден подтаявшим, но почти целым пломбиром. Шаркая грязными кроссовками, он проковылял под навес и устроился на лавке.
К магазину подъехала серебристая малолитражка. Вышли две леди: одна пониже, постарше, в модном плаще и с сердитым озабоченным лицом. Другая — сама беспечность. Лет семнадцати, в агрессивной боевой раскраске, в армейских ботинках, зауженных джинсах и черной толстовке. Поперек груди красовался принт: «Варвар». Девушка потянулась сладко, подставляя веки и лоб каплющему небу. Ярко-красные волосы были острижены коротко и торчали перышками.
«Воробушек», — подумал бродяга.
* * *
— Чтоб я тебя видела, — распорядилась мама, перепрыгивая через лужи. — Ни на шаг!
— Так точно, мой генерал! — отсалютовала Алиса и пнула ботинком плавающую у бордюра пивную банку.
— Тебе что-нибудь купить?
— Мыло и веревку, пожалуйста.
