— Это еще не все.
Антон вздохнул.
— Смерть мальчишки — еще не все?
— Нет. Аню как подменили. И это не связано с Матвеем. — Марина понизила голос. — Неделю назад Анька ко мне пришла, вся дрожит. Говорит, вызывала с ребятами Пиковую Даму.
— Кого?
Марина состроила фирменную гримасу: «Забудь, ерунда». Такой гримасой заканчивались все их пробы найти общий язык.
— Ну ты что, не знаешь? Пиковая Дама, типа Бабы-яги. В зеркало надо ее позвать. Десять раз или тринадцать, не помню.
— И что? Марин, я зачем с работы сорвался? Чтобы про игры Анины слушать?
— Не в играх соль. Она бояться начала. Всерьез, ну, как в детстве. Помнишь?
— Худое привидение? — печально усмехнулся Антон.
Перед глазами возникла картинка: крошечная сонная Аня, нос — кнопочкой, завернулась в одеяло, а Антон проводит ревизию под кроватью и в шкафу, убеждая дочурку, что ни худое, ни толстое привидение не таится в спальне. Что и на антресолях никого опасного нет.
— Но ей ведь двенадцать! — сказала Марина. — А она шугается каждого шороха, твердит, что Пиковая Дама за ней придет. Не поздновато ли для бабаев?
«Это из-за нас, — подумал Антон. — Пиковая Дама — это развод. Пока мы орали друг на друга, швырялись взаимными обвинениями, — Аня плакала в постели. Отец съехал на дачу, поминай как звали, мать таскается по аукционам. Вот и Пиковая Дама пришла»…
— Я ее убеждала кое-как. — Марина закусила красиво очерченные губы. — Но когда Матвей умер…
Антон кивнул:
— Она втемяшила себе, что это связано.
— Как не втемяшить? Я ночью проснулась, а она сидит на кровати, как в прострации… бормочет… Я спрашиваю: что такое? А она: кошмар приснился. Женщина волосы ей остригает.
— Марин, — Антон посмотрел на часы, — дурные сны всем снятся. А у меня дурной сон будет, если я в налоговой пролечу. Реально, завал.
— Антон… — Она будто собиралась взять его за руку, но опомнилась и поскоблила ногтями клеенчатую скатерть. — Это усугубляется. Чайник вон… — Марина окинула взором блестящий сосуд из нержавейки. — Завтракаем, Аня говорит: мам, в чайнике женщина отражается. Я говорю: глупости, а она головой мотает, такая серьезная, затравленная. Вот же, говорит, вот. Женщина в черном. Схватила полотенце и чайник накрыла.
Антон поднялся из-за стола, встал у печи. Вгляделся в металлический бок чайника, словно искал там загадочных женщин. Но отразился лишь он сам: небритое усталое лицо.
— Я с ней поговорю, — резюмировал Антон.
* * *
…Аня сидела по-турецки среди всколошмаченных одеял. Слушала плеер и черкала в блокноте карандашом. Совсем взрослая — сердце екнуло в груди — и одновременно такая маленькая.
Трюмо справа было занавешено белой тканью. Создавался занятный эффект, будто кто-то стоит в углу: классический призрак в простыне; хеллоуинский ряженый. Складки образовывали кривой рот и раскосые глаза.
Антон присел рядом с дочерью. Улыбнулся. Она выдернула наушник, спешно закрыла блокнот. Не поделилась девичьими секретиками. Не одарила ответной улыбкой. А чего он ждал, превращая дом в полигон для перманентных скандалов?
— Привет, зайка.
— Ты чего приехал?
Раньше она встречала его объятиями, окольцовывала шею, запрыгивала на руки, и они кружились, смеясь.
— Соскучился.
— Понятно.
Аня смотрела на свои руки. Захотелось выпить. Да, пара бокалов пива не помешает. Но сначала работа. Долбаные документы.
— Я знаю про Митю. Мне жаль.
— Он не Митя, — резко сказала Аня. — Он — Матвей.
— Прости. Конечно, Матвей. Конечно.
Его отношения с дочерью были вольготно текущей рекой, но теперь реку сковал лед, и он шел на ощупь, боясь провалиться в прорубь.
— Зачем ты его впустила в квартиру? — спросил Антон. — Нельзя никого впускать, если мамы нет дома.
— Он — мой друг, — с вызовом сказала Аня.
«Не о том говорим. Совершенно не о том».
Но враг-язык продолжал начатое:
— Ему семнадцать… было.
— И что?
— Дружить с семнадцатилетним парнем… в твоем возрасте…
Аня вспыхнула:
— Пусть меня мама воспитывает.
Она взвилась и, пронырнув под протянутой рукой, вылетела из спальни. Хлопнула дверь. Сквозняк поворошил ткань, оголяя полоску амальгамы.
Антон взъерошил редеющие волосы и бесшумно выругался.
9
В тридцать шесть Марина осознала: вещи лучше людей. Проще, понятнее, честнее. Вещи хранили в себе пыль, дохлых жуков, спертый воздух. В людях, окружавших Марину, тоже хватало пыли, жуков и затхлости. А вдобавок люди были сложны и устроены как попало — не систематизировать их качества, не внести в каталог. Что говорить про чужих — за четырнадцать лет брака она не сумела понять Антона. Не удержала, не сделала счастливым ни его, ни себя. А если и было счастье, человеческая природа такова, что про светлые дни забываешь слишком быстро. Быт стесывает их, как время стерло узоры с нотного кабинета позапрошлого столетия.
И Марина сосредоточилась на вещах. Лакируя уэльский посудный шкаф, любуясь раритетным бельевым прессом, она пребывала в блаженстве. Подушечки пальцев скользят по трещинкам, вчитываются в зазубрины. Этот дамский столик переживет и ее, и Антона. Тогда зачем все? Зачем нужны нелепые попытки отремонтировать то, что не имеет ни малейшей ценности, то, что нужно, по-хорошему, выбросить?
Но была дочь. Главное сокровище Марины. Пускай такая же сложная и порой непонятная, как и Антон. Пускай похожая на отца в мелочах и повадках. Иногда казалось, кабы не она, Марина стала бы затворницей. Общалась бы исключительно с курьерами, привозящими мебель. Шептала ласковые слова бюро-цилиндрам и конторкам-давенпортам. С ними бы и сексом занималась, хах.
— Антон!
Она догнала бывшего мужа на крыльце. Запахнула пальто. Колючий мартовский ветер проникал под одежду. Ранние сумерки накрывали пустой двор тяжелым одеялом. В жилых домах загорались окна, а недостроенные здания превращались в уродливых враждебных великанов с обледенелыми ячеистыми телами. Сквозь их дыры пылало спускающееся к горизонту солнце. Микрорайон изрезали тропинки, издырявили проплешины, отведенные под обещанную инфраструктуру. Обещанного три года ждут. Нет, уже четыре года.
В заглублениях снег присыпал опалубки. Шипели из подвала бродячие коты.
Марсианский пейзаж напоминал Марине их с Антоном брак. Долгострой, он зиждился на туманных планах и изо дня в день подтачивался грунтовыми водами. Шикарный на бумаге и рекламных щитах, в реальности — скопище промозглых каркасов в степи.
