– Кристина! Патронов нет, две ракеты на хвосте!
– Вижу, и ловушки – все. Попробуем маневр, пристегнись.
Я занял место в кабине пилота, Станон снизилась, наверное, до высоты в три метра и заложила крутой вираж. Одна из ракет ушла ниже и взорвалась на земле, далеко слева. Неплохо.
Не успел я обрадоваться, как раздался сильный скрежет, по обшивке снова забарабанили осколки. Один из правых двигателей задымил, и «Каспийский монстр» дал сильный крен вправо.
– Какие повреждения?
– Крайний правый двигатель сдох. Я выключу левый тоже, остается шесть в ходу, дотянем без проблем. Главное, чтобы пожар не начался.
Пожар, конечно, начался, но не такой фатальный, как можно было бы ожидать. Кристина понажимала что-то на панелях систем тушения, в итоге удалось сбить пламя, но в строю остались лишь два правых двигателя. В итоге экраноплан серьезно потерял в скорости и стал еще больше рыскать.
– Нас ждет еще что-то подобное? Вторую атаку не переживем.
– Думаю, нет. Хотя в сегодняшней ситуации сложно загадывать. Единственное «но»: теперь лёту часов на десять еще, замедлились сильно. И не факт, что топлива хватит.
Я задумчиво смотрел на проплывающие рядом небольшие поселения, их, казалось, катаклизм почти не тронул. Тут в памяти всплыло еще одно воспоминание, яркое и сильное.
Приживала
(1988)
В конце восьмидесятых годов ХХ века мы с тетей Ниной переехали в очередную коммуналку. Жилищные условия вроде как и улучшились, теперь на двоих было целых двадцать «квадратов», расположение оказалось неплохим – возле метро «Парк культуры», а вот соседи мне сразу не понравились. Вместе с нами поселились двое. Вернее – трое, но парализованная мать Евдокии Павловны не в счет. Покуда Василий Васильевич скандалил со своей соседкой, ее прародительница лишь безмолвно лежала, глядя вдоль кителя, в который была облачена. Почему Евдокия Павловна никогда не снимала его с матери, оставалось загадкой – то ли она хотела так заслужить уважение у немногочисленных гостей, то ли ей самой было приятно поминутно смотреть на награды матери, прикрепленные к мундиру. Скандалы преследовали коммуну постоянно, Василий Васильевич любил крепко выпить и начинал задираться, а Евдокия Павловна в отместку как следует промывала ему мозги с похмелья.
Каждое утро напоминало «День сурка» (который я посмотрел, конечно, позже) и по ругани, и по распорядку: Василий Васильевич решительно поднимался с кровати, открывал дверь, делал зарядку и энергично поправлял большой чемодан. На этом черном обелиске в центре его комнаты стоял, в общем-то, неплохой телевизор «Рекорд» – безбожно обезображенный лишь самодельной антенной. Далее он шел на кухню, где и начинался очередной скандал. Последние пару месяцев редкое утро обходилось без них, но пьянство единственного мужчины в квартире уже не было его причиной.
Дело в том, что в квартире начало пропадать все подряд. Однажды утром Василий Васильевич недосчитался куска мяса в супе. На следующее утро у Евдокии Павловны пропал лифчик. Затем кто-то спер поношенные семейные трусы тети Нины, а Евдокия потеряла старенькие, давно сломанные часы, которые были ей дороги как память. Ругань начиналась ровно в 7.00 и заканчивалась к 8.30, когда обитатели (за исключением, конечно, парализованной матери) коммуналки покидали ее.
Долго так продолжаться не могло. Евдокия Павловна, не выдержав непрерывной нервотрепки, решила поставить в деле точку. Вернувшись домой к обеду, она достала большую банку крысиного яда и высыпала ее в свежий борщ (я как раз вернулся из школы и краем глаза заметил процесс), лишь недавно приготовленный Василием Васильевичем. Вечером я ворочался с боку на бок, старался не заснуть, ждал, чтобы предупредить соседа. Даже с учетом алкоголизма и задиристости почему-то был уверен, что он тут ни при чем. Однако, по закону подлости, «вор» вернулся домой далеко за полночь и мертвецки пьяный. Не добравшись даже до раковины за кружкой воды, он рухнул на свою кровать и сразу же захрапел. Удостоверившись, что все в порядке, я уснул, а утром первое, что увидел, так это образумившуюся Евдокию Павловну, решительно выливающую отравленный борщ в унитаз. Она даже не стала препираться после пробуждения Василия Васильевича: свежеприготовленный суп был почти готов. Далее в квартире закипела обычная бытовуха – с мелкими стычками, но без криков, от которых падают люстры. Воровство прекратилось. Прошло две недели.
В это утро Василий Васильевич, как оказалось, поправил чемодан еще до зарядки. И замер – под черным постаментом разливалась лужа чего-то желтовато-зеленого. Комнату тут же наполнил отвратительный мертвецкий запах. Опрометью вылетев в коридор, наш герой перебудил всех, привел к себе, аккуратно снял телевизор с чемодана и, щелкнув застежками, открыл его. Взору предстала сюрреалистичная картина – внутри красного бархата, которым был обшит чемодан, лежал труп человека. Худющий, даже с учетом трупного разложения, он был обложен всеми пропавшими у жильцов предметами, словно свил в нем себе гнездо. Он поселился в доме несколько месяцев назад, промышлял булками да кусками мяса из супа, а чтобы согреться, крал трусы и лифчики. Он погиб, поев отравленного супа.
Но как приживала выбирался из чемодана, на котором стоял телевизор? Эта тайна так и осталась нераскрытой…
Интерфейс
(2030)
– Чего дремлешь? Иди в отсек, подумай, поразмышляй. Может, чего придет в голову интересного…
– Да мне уже и так одно событие из детства открылось. Правда, бесполезное в нашей ситуации.
– Тем более, значит, на верном пути, – сказала Кристина. – Сядь там и сконцентрируйся.
Я не стал спорить и вернулся в отсек десанта. Задумчиво посмотрел на осколочные отверстия. Сел в кресло. Голова была свежей, спать не хотелось, мучил только сильный голод. Закрыл глаза, попытался представить Край мира, но ничего не получалось. Как только углублялся в воспоминания, словно срабатывал триггер, тело вспоминало о диком ужасе, и концентрация ослабевала. Промучившись с полчаса и окончательно удостоверившись в невозможности что-либо сделать, я встал и начал прохаживаться, пробуя собрать пазл.
Снова вспомнил профессора Хоффмана – если мир, который мы ощущаем, лишь интерфейс описания части реальности, иконка на рабочем столе компьютера, то мы обречены? Познать бытие все равно нельзя, для этого нужно эволюционировать. Получается, Давид Блейд и «Щит» были правы? Однако если верить Кристине, то вряд ли это можно назвать эволюцией, скорее вымиранием. Попробуем зайти с другой стороны. В чем смысл? Я видел энергетические коконы на струнах. Зачем и для чего сделано это путешествие? В чем идея бесконечного накопления отношения живых существ к тому фильму, который им показывается? Допустим, некие Праотцы активировали триггер развития углеродной жизни. Вряд ли животные смогли хоть сколько-то помочь в накоплении опыта, у них нет сильных эмоций, одни инстинкты, как правило. Но даже если и могли, вряд ли этот опыт сравним с людским. Вот этот пласт уже довольно большой, даже с учетом небольшой истории человеческой цивилизации. В чем смысл подрезать крылья на самом взлете? Почему не позволить людям как следует размножиться, расселиться на других планетах?
