И снова Пречистая Дева протягивает сына Леденчику. Уже час дня. Через несколько минут придут продавцы. Сколько их? Магазинчик маленький, хватит и одного, чтоб нельзя было утащить младенца. Леденчику кажется, что эти слова произнесла сама Дева: сейчас не унесешь – никогда не унесешь. Конечно, это Она сделала так, что барышня за прилавком ушла вглубь лавки… Она, Пречистая Дева, протягивает ему своего сына. Он слышит сладостный голос:
– Возьми Его. Отдаю Его на твое попечение. Смотри за Ним хорошенько…
Он подходит к полке. Въяве предстает перед ним пламя геенны, в которую ввергнет его Бог на веки вечные. Но, тряхнув головой, словно прогоняя это видение, он берет на руки протянутого ему Девой младенца и, прижав Его к груди, исчезает на улице.
Он не глядит в лицо Христа, но знает, что сейчас, притулившись к его груди, тот не страдает ни от холода, ни от голода, ни от жажды. Христос улыбается в точности так, как улыбался тот грудной негритенок, когда открыл в пакгаузе глаза и увидел, что Большой Жоан поит его с ложечки молоком, стиснув бутылку в огромных ручищах, а Профессор поддерживает ему голову и согревает его теплом своего тела. Так улыбается теперь и Христос-младенец.
Семья
Это Долдон рассказал Педро Пуле, что в одном доме по улице Граса золота столько, что жуть берет. Хозяин, кажется, коллекционер, и Долдон слышал от одного портового молодца, будто там есть комната, сплошь заставленная золотом и серебром, в ломбарде это потянет на целое состояние. Днем Педро, взяв с собой Долдона, пошел посмотреть на этот самый дом: современная постройка, сад, гараж – просторное и элегантное жилище богатых людей. Долдон сплюнул сквозь зубы, растер плевок подошвой – на мостовой осталось затейливое, как цветок, пятно – и сказал:
– Еще говорят, здесь живут только двое стариков.
– Тем лучше… – заметил Педро.
Дверь особняка открылась, в сад вышла служанка. Приятели успели разглядеть обширный холл, картины на стенах, статуэтки на столиках.
– Вот бы сюда Профессора, – засмеялся Педро, – он бы совсем с ума сошел. Гляди, сколько картин и книг.
– Он бы во какой портрет с меня нарисовал. – И Долдон широко развел руки.
Педро еще раз осмотрел дом, посвистывая, подошел к садовой решетке. Служанка, склонившись над клумбой, срезала цветы: в вырезе платья виднелась пышная грудь. Педро пригляделся повнимательней. Белые груди с торчащими розовыми вершинками. Долдон протяжно вздохнул:
– О-о, какие…
– Заткнись.
Но служанка уже заметила их, взглянула вопросительно – «что, мол, вам здесь надо?». Педро стащил с головы берет:
– Нельзя ли у вас водички попросить? Совсем от жары замучились…
Разрумянившийся, с белокурыми волнистыми волосами, закрывавшими уши, он улыбался, и служанка посмотрела на него приветливо. Долдон, поставив ногу на садовую ограду, курил сигарету.
– Убери ногу, ишь куда задрал, – неприязненно сказала служанка, а Педро улыбнулась: – Сейчас принесу.
Через минуту она вернулась с двумя стаканами воды – мальчишки отродясь не видывали таких красивых. Выпив воду, Педро поблагодарил:
– Большое спасибо, – и добавил шепотком: – До чего ж хороша!..
– Нахал, – также вполголоса ответила девушка.
– Ты в котором часу работу кончаешь?
– Разлетелся! У меня муж есть. В девять он всегда меня встречает вон на том углу.
– А сегодня я буду ждать на этом…
Приятели двинулись по улице. Долдон докуривал сигарету, обмахивался своей шапчонкой.
– Есть во мне что-то такое, – заметил Педро. – Готово дело, влюбилась.
Долдон снова сплюнул:
– Еще бы, отрастил себе лохмы, как баба, да еще весь в локончиках…
Педро, засмеявшись, погрозил ему кулаком:
– Молчи, дубина, это в тебе зависть говорит!
Некоторое время шли молча, потом Долдон спросил:
– Ну, так как же с золотишком будет?
– Пошлем сначала Безногого. Пусть протырится завтра в дом, поживет денек-другой. Когда разузнает, где хранится что поценней, заявимся впятером-вшестером и вынесем…
– А бабенку, что ж, упустишь?
– Ничего подобного. Сегодня же моя будет. К девяти вернусь сюда.
Он обернулся. Служанка, перегнувшись через ограду, смотрела им вслед. Педро помахал ей, и она ответила. Долдон сплюнул в третий раз:
– Вот везунок, смотреть противно!
На следующий день около половины двенадцатого возле особняка появился Безногий. Служанка не услышала звонка, потому что, наверно, перебирала в памяти подробности ночи, проведенной с Педро в комнатке на улице Гарсия. Безногий нажал кнопку еще раз, и в окне первого этажа показалась седовласая голова. Прищуренные глаза пожилой дамы взглянули на Безногого.
– Что ты хочешь, мой мальчик?
– Сеньора, я – бедный сирота…
Дама движением руки попросила его обождать и спустя несколько минут уже стояла у калитки, отмахиваясь от извинений подоспевшей служанки.
– Да, так я слушаю тебя, мой мальчик, – повторила она, окинув быстрым взглядом его лохмотья.
– Сеньора, я рос без отца, а несколько дней назад Господь призвал к себе мою бедную мамочку. – Он ткнул пальцем в траурную повязку на рукаве своего пиджака (повязку смастерили из ленты с новой шляпы Кота – тот взбесился от злости, обнаружив это). – Больше у меня никого в целом свете… Я – калека, много работать не могу, уже два дня у меня во рту крошки не было, и ночевать мне негде…
Казалось, он вот-вот расплачется. Дама была явно тронута его словами:
– Ты сказал – «калека»?
Он выставил больную ногу, потом прошелся перед хозяйкой, хромая сильнее, чем обычно. Та смотрела на него с состраданием.
– А отчего умерла твоя мама?
– Толком не знаю… Прицепилась к ней какая-то зараза, не то лихорадка, не то горячка, за пять дней свела ее в могилу. И остался я один на всем белом свете. Если б еще можно было работу найти… Но кто ж меня возьмет, хромого? Разве только к каким-нибудь добрым людям… Я могу за покупками ходить, по дому помогать… Возьмите меня, а?
И, думая, что она колеблется, бесстыдно добавил плачущим голосом:
– Конечно, можно пойти воровать, связаться с какой-нибудь шайкой вроде «Генералов песчаных карьеров», вы слыхали, наверно? Да не по нутру мне это, я свой хлеб честно хочу зарабатывать. Но тяжелой работы не выдержу. Пожалейте, сеньора, бедного голодного сироту…
Но хозяйка и не думала колебаться. Она молчала потому, что вспоминала своего сына, который был сверстником этого оборвыша, – его смерть навеки изгнала радость из их дома. Муж мог по крайней мере отвлечься своей коллекцией произведений искусства, а она жила только воспоминаниями о сыне, покинувшем их так скоро. Вот потому она и глядела на Безногого ласково и голос ее звучал так нежно. В нем появились даже какие-то радостные нотки, безмерно удивившие служанку.
