– Куда его? – спрашивает он. – В кузницу?
– Нет, лучше – на сахарную плантацию. Пусть на земле поработает, – смеется директор.
Фаусто кивает.
– Глаз с него не спускай. Это злобная тварь. Ничего, мы его быстро приведем в чувство… Понял, негодяй?
Педро не опускает перед ним глаз. Надзиратель подталкивает его к двери.
Только теперь он видит все здание колонии. Во дворике парикмахер машинкой остригает его наголо, белокурые завитки падают на землю. Ему дают штаны и куртку из голубоватой бумажной ткани, и он переодевается. Потом Фаусто ведет его в мастерскую:
– Найдется мачете и серп?
Он вручает то и другое Педро и отправляет на плантацию сахарного тростника, где работают содержащиеся в колонии дети. Педро так ослабел, что едва удерживает в руках мачете. Надзиратели то и дело бьют его, но он не произносит ни звука.
Вечером их строем ведут обратно. Педро пытается угадать, кто же приносил ему сигареты. Они поднимаются по лестнице, входят в дортуар, не зря помещающийся на третьем этаже: попробуй-ка спрыгнуть! Дверь за ними запирается. Фаусто приказывает:
– Грасса, молитву!
Краснолицый мальчик выходит вперед и начинает читать «Символ веры». Все хором повторяют за ним слова молитвы и крестятся. Потом следует «Отче наш» и «Богородице» – голоса звучат громко и внятно, хотя все устали до смерти. Наконец-то можно лечь… Кровать застелена грязным одеялом, белье – одеяло да наволочку на каменно-твердой подушке – здесь меняют раз в две недели.
Уже засыпая, Педро чувствует на плече чью-то руку.
– Ты Педро Пуля?
– Да.
– Это я к тебе приходил тогда, передавал весточку…
Педро разглядывает его. На вид этому мулату лет десять.
– Они еще наведывались?
– Каждый божий день. Все спрашивали, когда тебя выпустят из карцера.
– Скажи им, что я – на плантации.
– Скажу.
– Сколько же дней я там проторчал?
– Восемь. Не каждый выдержит. Одного парня оттуда вынесли ногами вперед…
Мальчик уходит. Педро не успел спросить, как его зовут. Он хочет сейчас только одного – спать. Но раздается какой-то шум, и из-за дощатой перегородки появляется надзиратель Фаусто.
– В чем дело?
В ответ – молчание.
– Встать! – хлопает он в ладоши.
Обводит взглядом лица мальчишек:
– Так. Никто, значит, не знает?
Молчание. Надзиратель, протирая глаза, обходит ряды кроватей. Стрелки огромных часов на стене показывают десять.
– Никто не желает говорить?
Молчание. Надзиратель скрипит зубами:
– Будете час стоять столбом. До одиннадцати. Кто приляжет, пойдет в карцер. Он как раз освободился…
Тишину прорезает детский голос:
– Сеньор надзиратель…
Голос принадлежит маленькому, изжелта-бледному мальчику.
– Ну, Энрике, говори.
– Я знаю, почему был шум.
Все неотрывно смотрят на доносчика. Фаусто подбадривает его:
– Говори, Энрике, выкладывай, что знаешь.
– Жеремиас, сеньор надзиратель, забрался в кровать к Берто. Они, сеньор надзиратель, хотели заняться своими гадостями…
– Жеремиас! Берто!
Названные выходят вперед.
– К дверям! Стоять до двенадцати! Остальным – спать! – И Фаусто еще раз оглядывает своих воспитанников. Когда надзиратель уходит к себе, Жеремиас показывает Энрике кулак. Педро засыпает под оживленное жужжание голосов.
Утром, в столовой, они пьют водянистый кофе, жуют черствые хлебцы. Сосед по столу, понизив голос, спрашивает Педро:
– Это ты – вожак «генералов»?
– Я.
– Видел в газете твою фотографию… Ты – молодец! Но тебе крепко досталось… – Он сочувственно смотрит в исхудалое лицо Педро, проглатывает кусок и продолжает: – Надолго тут застрянешь?
– Нет. Скоро смоюсь.
– Я тоже. Я кое-что уже придумал… Возьмешь меня к себе?
– Возьму.
– А где ваша «норка»?
– На Кампо-Гранде всегда найдешь кого-нибудь из наших, – осторожно отвечает Педро.
– Думаешь, донесу? – с обидой спрашивает тот.
Надзиратель Кампос хлопает в ладоши. Все встают и строем расходятся по мастерским или на плантации.
Днем Педро замечает на дороге Безногого. Однако надзиратель тут же прогоняет его.
Наказание. Это слово звучит в колонии чаще всех прочих. За малейшую провинность мальчишек избивают, по каждому пустяку секут или запирают в карцер. В душах воспитанников копится ненависть.
Подобравшись к краю плантации, он умудряется передать Безногому записку, и на следующий день находит среди зарослей тростника моток веревки – тонкой, прочной, новенькой веревки. Наверно, кто-нибудь из друзей подкинул ее ночью. В мотке Педро обнаруживает нож и кладет его в карман. Но как пронести веревку в дортуар? Под рубаху не спрячешь – сразу будет заметно. Днем бежать невозможно: надзиратели караулят каждый шаг.
Внезапно начинается свалка. Жеремиас бросился на Фаусто с мачете. На выручку тому, размахивая хлыстами, кинулись надзиратели, Жеремиаса хватают. Педро, воспользовавшись суматохой, сует веревку под блузу и бежит в спальню. Навстречу ему вниз по лестнице спешит надзиратель с револьвером. Педро успевает юркнуть в открытую дверь, и тот не замечает его.
Педро прячет веревку под матрас и бегом возвращается на плантацию. Жеремиаса волокут в карцер. Надзиратели пересчитывают мальчишек. Ранулфо и Кампос устремляются вдогонку за Агостиньо, который воспользовался суматохой и убежал. Фаусто, бережно неся пораненную руку, идет в лазарет. Директор, яростно сверкая глазами, снует вперед-назад. Снова пересчитывают воспитанников, и один из надзирателей спрашивает Педро:
– Ты где был?
– Отошел в сторонку, чтоб меня не впутали в это дело.
Надзиратель глядит на него недоверчиво, но больше не цепляется.
Приволакивают беглеца Агостиньо, его избивают тут же, на глазах у всех. Потом директор приказывает:
– В карцер его!
– Там ведь Жеремиас… – напоминает Ранулфо.
– Пусть вдвоем посидят, веселей будет!..
От этих слов Педро пробирает дрожь. Как можно уместиться вдвоем в этой каморке, где и одному тесно?
В эту ночь он решает ничего не предпринимать, потому что все надзиратели настороже и особенно бдительны. Мальчишки скрипят зубами в бессильной ярости.
Но двое суток спустя, когда Фаусто ушел в свою комнатку за перегородкой, когда все уснули, Педро поднялся с кровати, вытащил из-под матраса моток веревки. Его койка стояла у самого окна. Он распахнул створки, привязал веревку к выступавшему из стены костылю, выбросил свободный конец наружу. Она оказалась коротка и повисла довольно высоко от земли. Стараясь не шуметь, он вытянул веревку обратно. В эту минуту его сосед поднял голову от подушки:
