– Он умер. Понимаете? Он! Не она! – закричал Максимов.
Меня охватило удивление:
– Кто скончался? Елизавета жива?
– Она в морге, – по-прежнему кричал заведующий реанимацией. – Все. Конец! И он умер!
– Да кто? Объясните, пожалуйста, – взмолилась я.
– Неужели не понятно? Ее муж!
Мне стало холодно.
– Евгений Петрович?
– Да! Да! Да!
– Ну и ну! – ахнула я. – А с ним что?
– Не знаю, – взвился Максимов, – Юрий сейчас в реанимации.
Я ощутила головокружение.
– Сыну тоже плохо?
– В палату интенсивной терапии не помещают того, кому хорошо, – огрызнулся Максимов.
– Да что происходит? – обомлела я и услышала:
– Не знаю!
– Куда положили юношу?
– Центр Нефедченко, – уже спокойнее объяснил профессор, – отличное место, но с заоблачными ценами.
– Вроде Юра вам звонил, – вспомнила я, – из-за этого мы прервали разговор.
Максимов издал стон.
– Он кричал в трубку ругательства. Потом затих и заговорил другой голос. Это был врач со «Скорой», он узнал, что я доктор, и пояснил: их вызвала Елена Сергеевна, домработница. Она утром пришла на работу, нашла Евгения мертвым, Юрия в истерическом состоянии. Парня увезли в клинику. Могу дать вам домашний телефон Елизаветы, я пытался поговорить с прислугой, но та только рыдает, может, с вами пообщается.
– Вы сегодня до которого часа собираетесь оставаться на работе? – спросила я.
– Не знаю, – совсем тихо проговорил профессор. – Я профессионал, естественно, в практике были летальные исходы пациентов. Мне, безусловно, жаль ушедшего, я сочувствую родственникам, но терять голову из-за потери больного не стану. Врачи иначе относятся к смерти, чем обычные люди, для нас это часть работы. Но случившееся сегодня просто выбило меня из седла.
– Владимир Николаевич, Сорокина опять тошнит, – послышался издалека женский голос.
– Иду, – отозвался профессор и, забыв попрощаться, прервал наш разговор.
Я посидела некоторое время в раздумье, потом позвонила Мышатиной домой.
– Алло, – прошептал испуганный голос.
– Добрый день, – сказала я. – Елена Сергеевна?
– Да.
– Меня зовут Виола, – продолжала я, – вы, наверное, очень испугались?
– Да.
– Давайте попьем вместе кофе?
– Я боюсь.
– Меня?
– Нет. Вас впустить боюсь! Елизавета Сергеевна не позволяет никому без ее разрешения дверь в квартиру открывать.
Лишь сейчас я сообразила, что Елена понятия не имеет о кончине Мышатиной.
– Я не собиралась приходить к вам в гости. Неподалеку от дома ваших хозяев, наверное, есть кафе?
– Да! Но там очень дорого.
– Я приглашаю вас.
– Мне неудобно.
– Просто скажите, где нам встретиться?
– Вы кто? – догадалась наконец спросить Елена.
– Мы с Лизой учились в одном классе, – объяснила я, не упоминая, что в детстве мы не дружили, а после окончания школы ни разу не встречались.
– Ой!
– Я испугала вас? – удивилась я.
– Вы писательница Арина Виолова? Правильно?
Пришлось согласиться:
– Верно.
– Я читаю ваши книги.
– Мне очень приятно.
– Кафе «Пономоро» здесь рядом. Но там совсем не дешево.
– Минут через пятнадцать я буду на месте, – пообещала я и не обманула, путь до трактира мне удалось преодолеть быстро.
В зале сидела только одна посетительница, женщина примерно моих лет с опухшими глазами и красным носом.
– Плачу все время, – призналась она, – поэтому похожа на больного поросенка.
– Прекрасно выглядите, – соврала я.
– Скажете тоже, – смутилась горничная, – вот вы красавица, лучше, чем по телевизору. Думала, что вы толще.
Я села к столу.
– Экран визуально прибавляет вес. Мы с Елизаветой давно не общались.
– Знаю, она вас ненавидит, – воскликнула Елена, – всякий раз, когда вы в какой-то программе участвуете, хозяйка на мыло исходит, злится, говорит: «Настало время быдла. У Таракановой отец уголовник, тетка дворничиха, где мать, никто не знает. Элита общества. Мои папа с мамой ее на порог не пускали. У девчонки была вшивая голова, вечно голодная ходила, воровка, украла у мамочки дорогие серьги».
Я молча слушала Елену, потом прервала ее:
– Юрий плохо себя почувствовал? Можете рассказать, что произошло, когда вы вошли в квартиру хозяев?
Елена обхватила ладонями стакан с латте, который только что поставила перед ней официантка.
– Прихожу я в шесть тридцать. Обычно все еще спят. Открыла дверь, у меня свои ключи. Начала готовить завтрак. Евгений Петрович любит кашу, но не из пакета, а сваренную как надо. Юрий всегда просит блинчики, Елизавета Сергеевна шесть дней в неделю себя жестко в еде ограничивает, а в воскресенье ест все, что душе угодно. Ей диетолог объяснил: если постоянно голодать, метаболизм замрет, худеть перестанешь. Надо устраивать себе праздник обжорства.
Я терпеливо ждала, пока Елена доберется до сути моего вопроса, и в конце концов услышала нужные сведения.
Сегодняшнее утро сначала не отличалось от других. Горничная переоделась, прошла на кухню, открыла шкаф, взяла пакет с крупой, повернулась и вскрикнула. Позади нее стоял Юрий.
– Вы уже встали? – испуганно осведомилась Лена. – Простите, не успела пока завтрак сделать.
И тут сын хозяев начал кричать. Что он говорил, домработница не понимала. Это был просто вопль, состоявший из неразборчивых слов. В конце концов Елена поняла: с Евгением Петровичем что-то случилось. Домработница подошла к спальне хозяев, осторожно постучала, не услышала ни звука, затем рискнула приоткрыть дверь.
В комнате стояла тишина, в полумраке виднелась кровать. Лена заколебалась. Евгению не надо рано вставать, он живет не по будильнику. Вот Елизавета Сергеевна, та четко завтракает без пятнадцати восемь и в девять уезжает из дома. По Мышатиной можно время проверять. А поведение мужской части семьи непредсказуемо. Юрий может храпеть до полудня, не пойти на занятия, а поехать в фитнес-клуб. Евгений Петрович поднимается когда в девять, когда в десять. Елене ранее не приходило в голову заглядывать без спроса в спальню хозяев. Но крик Юрия ее встревожил.
Юра внезапно перестал орать. Горничная молча стояла на пороге, не решаясь приблизиться к кровати. Лена опасалась совершить опрометчивый поступок и лишиться из-за собственной глупости работы. Неизвестно, сколько времени она могла провести, переминаясь с ноги на ногу, но тут ее пнула в спину крепкая рука и раздался гневный ор Юры:
