Логвар сжимает кулак, заносит его для последнего проявления «братской любви».
«Ну же, — мысленно умоляю я, — ударь меня снова, избавь от мучений».
Я закрываю глаза, представляю себя бесплотным призраком, которого не удержать плотью и костями, который волен не идти — но плыть по воздуху, парить над заснеженными кедрами и соснами.
И я знаю, куда пойду.
Мне ни за что не вспомнить момент удара, но я точно знаю, что он был. Логвар протаранил мой висок, взбудоражил последние беспомощные попытки цепляться за жизнь. Словно сквозь сон чувствую, как каждая мышца в теле наполняется легкостью, как неведомая сила поднимает меня на ноги, вырывает дух из бездыханного тела. И я вижу, как Логвар меняется в лице, когда понимает, что меня больше нет.
— Мьёль… — хрипит он, сжимая мое лицо в ладонях. — Мьёль, пожалуйста. Очнись. Мьёль, Мьёль… МЬЁЛЬ!
Его крик полон боли и отчаяния, руки беспорядочно шарят по мертвому телу, ломают кости в бесплотных попытках оживить сестру. Запах и вкус боли, что разрушает его уродливую душу, сладок и приятен. Слаще заморских фруктов в терпком меду. Это приятно и необычно одновременно. Логвар — и вдруг рыдает над телом ненавистной сестры? Разве не эта беспощадная тварь каждый день своей жизни доказывала, что мое единственное предназначение — долгая и мучительная смерть в угоду ее извращенным фантазиям?
Логвар поднимает тело на руки, пытается встать, но падает, словно ноша непосильно тяжела. Еще одна попытка — и снова падение, но на этот раз его рот изрыгает проклятия на головы провидения и судьбы. Боги, он в самом деле думает, что в моей смерти повинны не его собственные руки?
— Я не отдам тебя ему, — шепчет Логвар. Он все-таки встает, но едва переставляет ноги. Осматривается, как будто не понимает, где оказался. — Ты — моя. Только моя. Боги послали тебя мне в дар, и даже мертвая ты будешь лишь моей. Навсегда. Наш союз скреплен кровью и узами, которые даже богам не разорвать.
В этом голосе так много страдания, что его можно черпать ложками, резать, словно джем и смаковать. Я иду точно по следам брата, хоть теперь в этом нет необходимости — мой дух бесплотен, ни единое действо не может выдать мое присутствие, даже если я буду орать ему в ухо всякие гнусности.
Он, придерживая мое мертвое тело одной рукой, взбирается на спину лошади, прижимает к себе, словно ребенка. Пускает коня быстрой рысью, и я лечу за ним. Что он собирается делать с моим телом? Как еще надругается?
Дорога долгая и путаная, и я почти не различаю пути. Отчаяние примерзает к лицу Логвара, срастается с ним, словно смертельная порча. Его глаза становятся белесыми, рука, что обнимает мое мертвое тело, постоянно дрожит, но не от холода.
Когда невидимый палач вскрывает северную ночь, и та кровоточит горизонтом, мы выезжаем к одинокому озеру в густой чаще мерзлого леса. Я осматриваюсь, потому что это место выглядит и знакомы, и незнакомым одновременно. Возможно, оно приходило ко мне во снах?
— Мьёль, — Логвар предпринимает последнюю попытку вдохнуть жизнь в то, что давно умерло: гладит ее по голове, всхлипывает, словно потерявшийся младенец. — Ты не можешь быть такой жестокой. Ты… все, что у меня есть.
Даже жаль, что мои руки больше не способны удержать ничего тяжелее воздуха, иначе я подобрала бы камень и с радостью размозжила ему голову, чтобы посмотреть, как гниль из башки зальет уродливое лицо брата. Что за метаморфозы?
Он снимает тело с лошади и как-то нарочито торжественно несет его к кромке озера. Опускает в снег, словно боится, что оно еще способно чувствовать холод и замерзать. Потом снимает болтающийся у пояса меч и начинает остервенело колотить рукоятью по толстому льду. Это кажется настоящим безумием, но с каждым ударом льдистая гладь поддается все больше и больше. И вот уже в несокрушимой толще векового льда есть первая дыра, которая становится все больше с каждым новым ударом. Но Логвар не успокаивается на этом, лишь изредка замирает, чтобы оглянуться на мертвое, уже закоченевшее тело. Словно спрашивает: «Ты в самом деле не шутишь, убогая? Ты умерла?»
Я уже знаю, что он задумал, и эта мысль замораживает мою храбрость. Но что я теперь? Лишь безвольный призрак, тень себя самой, которая может лишь молча наблюдать. Возможно, было бы лучше сбежать прямо сейчас, полететь туда, куда так отчаянно рвется душа. Но… что-то удерживает меня, не дает закрыть глаза от последнего ужаса. И я, словно завороженная, жду финала этой печальной ночи. Есть что-то фатальное в том, что мои одинокие похороны торжественно примет лишь безмолвный рассвет.
Логвар отбрасывает меч в сторону и снова припадает к моему мертвому телу. Шепчет что-то в волосы, с безумной заботой втирает снег в пряди. А потом берет ее на руки и, скрипя зубами, будто ему нестерпимо больно, медленно опускает в ледяную воду.
Я содрогаюсь от того, как холод наполняет мою бестелесную оболочку. Это невозможно! Я — всего лишь неупокоенная душа и не могу чувствовать боль. Хватаю себя ха плечи, растираю кожу в попытках согреться, но бес толку — мои конечности коченеют, а по мере того, как мертвое тело идет ко дну, невидимые нерушимые цепи тянут меня следом. Мы все еще связаны, хоть это противоречит всем божественным догматам.
Ничего не помогает. Собственное тело утаскивает меня в прозрачную темноту озера. Я захлебываюсь, открываю рот в безмолвном крике. Кого я обманываю? Никто не придет на помощь. И по какой-то злой иронии небесных владык единственная живая душа, что провожает меня в царство Костлявой — моя старший брат Логвар. Самое мерзкое, безжалостное и ненавистное мне существо на всей земле. И… он плачет, дрожит. А мертвая я, словно насмехаясь над его болью, протягивает руку и распахивает глаза. Я знаю, что мое тело мертво и вот-вот затихнет мой дух, но этот последний жест кажется таким одушевленным, как будто в этой истерзанной оболочке в самом деле осталась крупица жизни.
Логвар отчаянно скулит, падает на колени и засовывает руку в воду по самое плечо. Слепо хватает воду, пытается поймать замерзшие синие пальцы. Но уже слишком поздно. Для меня и для него.
И последней искрой угасающего сознания я вдруг понимаю — вот она, его кара. Сколько бы лет жизни не отмерила ему Паучиха, он до последнего вздоха будет видеть мертвую ладонь, которую так и не смог поймать. Во сне и наяву я стану его самым страшным кошмаром, ведь он будет ждать каждой нашей встречи, чтобы увидеть меня еще раз.
Я — тот яд, что отравит каждую каплю жидкости в его кубке. Он будет умирать от жажды и умирать, утоляя ее.
— Я проклинаю тебя собой, — как древнее заклятие шепчу из глубины.
Бесцветные глаза Логвара на миг заливает синева, ведь мы оба знаем — он услышал.
Потому что даже смерть бессильна против последней воли мертвых костей.
Глава двенадцатая: Мьёль
Я так счастлива утонуть в тихой спокойной сиреневой глубине его глаз. Никогда в жизни мне не было так спокойно и хорошо, как сейчас. Возможно, я лишь для этого родилась на свет? Чтобы, распрощавшись с жизнью, стать тенью моего безумного Наследника костей? Мне так хочется сказать ему об этом прямо сейчас, когда он смотрит на меня сверху вниз и опять кусает губы. Но наше молчание так безупречно и идеально, что я готова умирать снова и снова, если всякий раз Раслер будет встречать меня в обители Костлявой. Как в сущности ничтожно мало нужно для счастья?
