Мьёль не спешит. Она долго и пристально смотрит в огонь, беззвучно шевелит губами, как будто в самом деле разговаривает с пляшущим в оранжевых языках духом. Потом бросает первую связку, хмурится, когда огонь не сразу набрасывается на подношение. Но с облегчением выдыхает, стоит ленте превратиться в пепел. Я вижу, что она потихоньку достает еще одну связку, но старается сделать это незаметно для меня. Отворачиваюсь и позволяю ей заблуждаться, хоть я видел ту красную ленту.
— Твоя очередь, — говорит Мьёль спустя минуту.
Я просто бросаю веточки в огонь, без особо интереса наблюдаю, как они начинают тлеть.
— Огненный странник принял жертву, — с благоговейным по-детски наивным трепетом говорит моя королева.
— И твою тоже.
Она смущенно убирает волосы с лица — и я почти вижу сквозь маску румянец на ее щеках. Уговариваю себя держаться подальше, но ничего не получается. Это словно какая-то одержимость.
— Я бы съела петушок на палочке, — внезапно говорит Мьёль.
Петушок на палочке? Да, пожалуй, то что нужно, чтобы я немного пришел в себя. Выдыхаю, мысленно пересчитываю по именам всех демонов и бесов из множества миров, которых видел в Грезах. Это всегда срабатывало, помогало отвлечься. Но сейчас мне не вспомнить и десяти.
Мы просачиваемся свозь толпу, Мьёль быстро находит взглядом продавца сладостей и тянет меня к нему. Когда я пытаюсь расплатиться, останавливает меня и протягивает торговцу серебряную монету. Раньше, чем я успеваю рассмотреть смазанный, стертый временем «орел» на поцарапанной тусклой поверхности.
Будь я проклят!
Откуда у Мьёль эта монета? Где она ее достала? Я уверен, что не допустил бы такой промашки.
В полной тишине, пока моя королева тщательно выбирает сладость, я мысленно прошу богов сделать торгаша слепым. Но тщетно: он с придирчивостью не раз обманутого человека вертит монету в руке и замирает.
— Хм… — дует в косматую, плохо остриженную бороду. — Надо же.
Я прикрываю глаза.
— Откуда у вас это, госпожа? — спрашивает торговец, поигрываю монетой. Подбрасывает ее на ладони. — Тяжелая, зараза.
Мьёль поднимает на него удивленный взгляд, карамельные звезда и полумесяц на разноцветных палочках замирают у нее в руке.
— Откуда у меня… что? — с полным непонимая взглядом спрашивает она. Уже тянется к маске, но я успеваю задержать ее руку, привлечь внимание. — О чем он говорит, Раслер?
Я бросаю бородачу монету из своего кошелька и прибавляю еще одну, надеясь, что приправы из моего холодного взгляда будет достаточно, чтобы он держал рот на замке.
— Ничего, госпожа, — сбивчиво бормочет он, — недогляд мой.
И пятится, пятится, жмет голову в плечи. Мне приходится сжать ладони в кулаки, чтобы не поддаться искушению лишить его языка. Понимаю, что вина во всем и полностью лежит только на мне, но желание убивать — оно в моей крови.
— Раслер?.. — В ее глазах паника. Я чувствую, как она дрожит. Пальцы разжимаются — и сладости падают в снег. Она вряд ли помнит о своем желании полакомиться ими. — Что со мной не так?
Вместо ответа я наклоняюсь к ней и словно последний псих жадно впиваюсь в ее холодные губы.
Она всегда такая разная. Даже когда я абсолютно уверен, что этот поцелуй всего лишь попытка отвлечь ее, увести мысли в сторону от ненужных вопросов, которые могут разрушить хрупкую реальность, которую я для нее создал.
Мьёль… просто замирает. Губы приоткрыты на вдохе, и она не закрывает глаза.
И колючая паника растекается у меня под кожей. Я впервые чувствую себя таким беспомощным. Как будто держу в руках мертвую птицу и вдруг понимаю, что всей моей теургии недостаточно, чтобы заставить ее сердце биться вновь.
Я отстраняюсь, торопливо увожу свою королеву подальше от шума толпы, от праздника жизни, на котором мы лишние. С самого начала было понятно, что нам тут делать нечего, но я так хотел подарить ей хоть каплю чего-то настоящего, что позволил себе забыться.
— Раслер… ты же знаешь, да? — спрашивает она, когда мы останавливаемся в тени раскидистой кроны какого-то вечнозеленого дерева. Смолянистый запах хвои противен мне до невозможности, но я терплю, потому что только здесь мы в относительной безопасности от посторонних глаз. — Ты знаешь, что со мной что-то происходит.
— Кроме того, что злой некромант и завоеватель воровато целует тебя на деревенском празднике? — Я все еще пытаюсь увести разговор прочь.
Она не готова узнать правду. Хотя, вероятно, Кэли не так уж неправа, говоря, что Мьёль никогда не будет достаточно готова.
И все же моя Белая королева улыбается. Смущенно прячет взгляд, и я потихоньку поглаживаю ее плечи, согревая. Боги, сжальтесь над нами обоими.
— Возможно, самое время нам вернуться? — предлагаю я, мысленно упрашивая Мьёль не упрямиться. — Тебе нужно поспать.
Она кивает, задумчиво теребит перо, что топорщиться на «щеке» маски.
В полной тишине, не обменявшись и парой слов, мы возвращаемся. Я почти физически чувствую, что моя королева витает где-то далеко. И она снова пребывает в скверном расположении духа. Одно то, с каким остервенением Мьёль срывает маску и бросает ее в снег говорит о многом.
— Ты никогда не обращал внимание вот на это? — Моя королева разводит руками, когда мы, въехав на внутренний двор, спешиваемся.
— На что? — стараюсь удивиться я, хоть прекрасно понимаю, о чем она.
— Тишина. И пустота. Неужели только мы двое во всем замке страдаем бессонницей?
Я пожимаю плечами и незаметно для нее сглатываю.
— Боюсь, все твои слуги слишком фанатично и безраздельно верят в то, что по ночам я превращаюсь в полусгнивший труп и пожираю живую плоть, чтобы к утру превратиться в красавца-некроманта.
Она прячет улыбку и качает головой.
— Их нетрудно понять, — говорит она чуть погодя, когда мы неспеша поднимаемся по лестнице.
— Разве ты до сих пор меня боишься? — Краем глаза замечаю тень за колонной и пытливый недовольный взгляд Кэли. Так и знал, что одного словесного наказания определенно будет недостаточно. Что ж, придется напомнить ей, что она слишком часто стала пересекать черту дозволенного.
Не сговариваясь, мы с Мьёль потихоньку, изображая воришек, крадемся на кухню. И в моей памяти невольно всплывают образы: я с мешком в руках несу в дар Крови богов парочку отрезанных голов. Тогда я чувствовал себя едва ли не самым счастливым на свете сметным, которому выпала честь прикоснуться к божеству. И тогда я еще не знал, насколько глубоко осквернен им.
— Кухарка всегда держит здесь вяленое мясо и сыр, — почему-то шепотом говорит Мьёль, ныряя за плотную занавеску. Смутно представляю, что там — кажется, холодная, где хранятся приготовленные на день закуски.
