— Я уже мертв, Мьёль, — совершенно безразлично заявляет Раслер. — Осталось совсем немного, но я трачу драгоценные часы на какую-то бессмыслицу. Ты правда желаешь этого? Говорить о том, чего уже не исправить и не изменить?
Я не желаю.
Я кричу от удушливой пытки собственной любовью.
Что бы ни натворил этот мужчина — я принадлежу ему. И я готова умереть вместе с ним. Снова.
— Иди ко мне, моя Белая королева, — предлагает он. Не просит, но дает мне время решиться на этот шаг. — Не делай меня пустым.
Мне не нужны долгие раздумья и потуги делать вид, будто я стою перед сложным выбором. Мы оба знаем, что между нами существует незримая связь. Вероятно, всему виной его теургия, которая уже давно часть меня самой. Так или иначе, но Раслер в моих мыслях и он знает, что единственное, чего я страстно желаю в эту минуту — чувство принадлежности ему.
Я делаю всего шаг — и он подхватывает меня. Крепко прижимает к груди, улыбается мне в макушку. У меня так много непролитых слез, что, кажется, могу плакать бесконечно.
— Не стоит горевать о том, чего уже не исправить, Мьёль, — читает в моих мыслях Раслер.
Он прав, как всегда.
Прижимаюсь к нему всем телом, растворяюсь душой. Он — моя жизнь. Мое сладкое проклятье, для которого я открыта всем сердцем. Мой король и мой муж, мое наказание и прощение. Моя единственная надежда на успокоение.
— Я не дам тебе умереть, — шепчу я в складки его сорочки на груди.
— Ты должна, Мьёль, — отвечает он. — Ты властна над многими вещами в Северных просторах, моя Белая королева, но я отдал себя Костлявой, и в ее мертвом царстве все подчинено лишь ее воле. Нет смысла сражаться с непобедимым противником. Я давно обречен и приму свою участь с радостью.
Я упрямо мотаю головой, и ему приходится поймать мое лицо за подбородок. Сиреневый взгляд прекращает попытки сопротивляться, в нем тонут все мои печали и горести. Странно, но сейчас прикосновения Раслера куда более болезненные, но они доставляют мне настоящее удовольствие. Словно безумная тянусь к нему, вставлю на цыпочки, чтобы прижаться щекой к его ладони. Он режет, убивает и воскрешает одновременно.
— Я люблю тебя, моя Белая королева, — шепчет мой умирающий возлюбленный. — Так сильно, что тяжело дышать. И мне так жаль, что я осознал это слишком поздно для нас обоих.
— Ты не пойдешь ни к Костлявой, ни к любой другой богине или богу! — Мой крик стынет на губах, и Раслер стирает его поцелует.
Мы наконец-то становимся одним целым.
«Закрой глаза, Мьёль», — слышу его голос у себя в голове. Покоряюсь, ощущая себя лепестком на ветру.
Его поцелуй — моя бесконечность. Я готова умирать и воскресать снова и снова, если после каждого возвращения у меня будет сладость и горечь его губ. Это больше, чем любовь. Мы связаны болью, у нас — одни на двоих сломанные крылья. И даже если мы самые ужасные люди на всем белом свете — наша любовь самое прекрасное, что когда-либо рождал этот насквозь прогнивший жестокий мир. Потому что в ней мы находим себя.
— Мне так жаль, что у нас почти не осталось времени, — говорит Раслер, покрывая поцелуями мои заплаканные глаза. — Мне так жаль, что мои сны никогда не станут реальностью.
Я молчу, потому что знаю: стоит открыть рот — и на этот раз я действительно уничтожу все вокруг. Во мне так много противоречивых чувств, что достаточно одного крохотного толчка, чтобы вся эта шаткая конструкция полетела в пропасть, а вместе с ней — и все Северные просторы.
Потому что я — Белая королева.
Потому что я отравлена злостью слишком глубоко. И даже могущества Раслера недостаточно, чтобы окончательно исцелить меня. Но мы пытаемся, он и я. Стараемся держаться друг за друга, зализывать раны на своих телах, чтобы украсть у смерти еще хотя бы несколько часов.
— Я не дам тебе уйти, слышишь?! — в отчаянии бормочу я, даже не пытаясь узнать в треснувшем вое собственный голос. Беспомощность, бессильная злоба исказили его до неузнаваемости. — Я убью саму Смерть. Веришь?
— Верю, — потихоньку смеется мой король.
И его вынужденная ложь ранит куда больнее, чем осознание того, что я умерла и вернулась к жизни. Мне больше не за что держаться. Мне больше не из-за чего жить. Если в этом мире нет места для таких, как мы, то не лучше ли его… уничтожить?
Воображение живо рисует скованную льдом равнину, обледеневшие дома с уснувшими вечным сном ледяными младенцами. Ни шороха, ни звука, лишь одиночество, в котором ни одна живая душа не помешает мне наслаждаться печалью.
— Это — не ты, — вторгается в мои мысли Раслер. — Мьёль, которую я люблю, не такая.
Мне почти хочется рассмеяться ему в лицо и сказать, что он вообще ничего обо мне не знает, но мир вокруг нас стремительно темнеет. И светлеет, и снова тонет в непроглядной черноте. Раслер стискивает меня еще сильнее, а я отчаянно хватаюсь за него, боясь потеряться в этом круговороте. Стоны и мольбы о благословенном избавлении покоем обрушиваются на нас, будто лавина. Сквозь бурный поток голосов я с трудом различаю тихий вымученный шепот Раслера:
— Борись с ними, моя Белая королева. Это лишь мертвецы в Грезах. Они ничего не могут тебе сделать.
И я борюсь. Выколачиваю их из своей головы, мысленно представляя себя ледяной глыбой, что плавает в океане со времен сотворения мира. Я крепка и нерушима, о меня разбивается даже ненасытный северный ветер, а уж какие-то тщедушные бестелесные мертвецы и подавно.
Кажется, Раслер посмеивается, потому что его грудь мягко урчит у меня под ухом.
Я с облегчением перевожу дух, когда открываю глаза и вижу, что мы снова там же, где начали — на ступенях замка моего отца.
Замка, от которого не осталось почти ничего.
Замка, который был разрушен… сто лет назад.
— Истина ранит сильнее всего на свете, — печально говорит Раслер.
И не противиться, когда я освобождаюсь из его объятий.
Эти ступени, что покрыты пеплом и снегом, ведут в пустую арку моей собственной жизни. Мне кажется символичным, что сейчас здесь нет дверей, как нет и большей части стен. Окна взирают на меня пустыми глазницами, а воронье приветственно хлопает крыльями, встречая свою Королеву мертвецов.
— Я вернулась, — шепчу незримым и пока еще туманным воспоминаниям. — Я готова пройти этот путь до конца.
Глава двадцать первая: Мьёль
Я помнила себя замкнутым ребенком, который боится даже собственной тени. Всю жизнь мне казалось, что в пустой комнате со мной рядом постоянно кто-то есть. Однажды, когда я пожаловалась на это нашему жрецу, тот сказал моей матери, что я одержима древними духами и меня нужно посадить на хлеб и воду и молитвами вытравливать из души зло.
Тогда мне было шестнадцать.
И тогда впервые случилось то, что изменило всю мою жизнь.
