– Снял первую попавшуюся под руки икону, – ответил ему Окладин.
– У вас есть какое-то предположение? – с надеждой посмотрел Марк на краеведа.
– Ничего у меня нет, – буркнул тот, втыкая в переполненную пепельницу окурок.
– Накурили – хоть топор вешай, – недовольно сказал Окладин, рукой разгоняя дым.
Пташников потянулся было за следующей папиросой, с трудом остановил себя, испугавшись новых упреков историка.
– Мне ясно одно – Ганс Бэр сделал так, что тайник можно найти, когда под рукой и дневник, и план, а у нас вместо точного плана туманные воспоминания какой-то девицы.
– Значит, наши поиски напрасны? – упавшим голосом спросил я Пташникова.
– Думать надо, наскоком здесь не возьмешь…
Внимательно рассмотрев фотокопию одной из страниц дневника, краевед показал ее Окладину:
– Как вы считаете, почему об остановке в Авраамиевском монастыре Ганс Бэр написал таким мелким почерком?
– Вряд ли стоит придавать этому значение. – Окладин откинулся на спинку стула. – Вы совершенно правы: тайник можно найти только при наличии и дневника, и плана.
– Мало ли что я сказал, – начал было Пташников, но историк жестом руки остановил его:
– Настоящего плана у нас нет, следовательно, все наши усилия бессмысленны, будь мы хоть семи пядей во лбу. Даже если мы найдем эту речку, этот монастырь, этот камень-ориентир, мы все равно не знаем, сколько шагов отмерил опричник от тайника до камня.
– Тогда можно будет привлечь специальную технику, такая у нас имеется, – сказал Марк, опять уставясь на Окладина, будто изучая его лицо.
– С чем вас и поздравляю. Дело за небольшим – найти стог с иголкой, а иголка с помощью техники отыщется, – желчно произнес Окладин.
– Вы так говорите, словно довольны этим, – проронил краевед.
– Не выдумывайте. Я не меньше вашего желаю разгадать секрет Ганса Бэра, но сами видите – это невозможно…
Вечер прошел безуспешно – тайна опричника так и осталась неразгаданной. Все устали и были раздражены. В двенадцатом часу ночи Пташников и Окладин ушли, стараясь не глядеть друг на друга.
Я постелил Марку на диване, и мы молча улеглись спать. Сон долго не шел ко мне. По тому, как тяжело вздыхал и ворочался Марк, было ясно – ему тоже не спится.
У меня не выходила из головы стычка краеведа с Окладиным. Пташников обмолвился о том, о чем давно думал я, но не решался высказать историку в глаза.
Снова спрашивал я себя: что связывает Окладина с чернобородым? Зачем Отто Бэр приезжал к нему? Почему Окладин не хочет, чтобы сокровища были найдены?
Или все мои подозрения не имеют под собой никаких оснований, не стоят ломаного гроша? Но ведь и Пташников заметил странность в поведении Окладина. Почему Марк до сих пор не поговорил с историком начистоту? Почему так странно посматривает на Окладина, словно хочет о чем-то спросить?
Наконец усталость взяла свое, и я заснул.
Неудивительно, что после всего услышанного и увиденного в этот вечер мне снились страницы дневника Ганса Бэра, окованные железом сундуки, сам опричник, как две капли воды похожий на своего чернобородого потомка Отто Бэра. Он что-то сердито выговаривал мне и грозил пальцем, на котором зловеще поблескивало золотое кольцо с кроваво-красным камнем. Потом опричник сжал пальцы в кулак и начал стучать по крышке огромного сундука с драгоценностями.
Удары были такие громкие и гулкие, что я в испуге проснулся, но странное дело – стук не прекратился. Рядом, на диване, приподнял голову Марк.
Только теперь я сообразил – кто-то настойчиво барабанит во входную дверь. Босиком бросился в прихожую, открыл дверь и увидел на лестничной площадке возбужденного, промокшего под дождем Пташникова.
Я надавил на кнопку электрического звонка и убедился в его исправности. Спросил Пташникова, почему он не воспользовался им.
Краевед нетерпеливо махнул рукой:
– Какая разница!
Пропустив его в прихожую, я закрыл дверь, еще раз с ног до головы оглядел краеведа – вид у него был ужасный.
– Вымокли до нитки. Скорее снимайте плащ и ботинки, вам надо просохнуть.
– Как на зло – ни одного такси, пришлось пешком.
– Через весь город?!
Пташников не ответил, нетерпеливо затоптался на месте:
– Срочно дайте дневник Ганса Бэра, записную книжку с планом тайника и карту Ярославской области. У меня возникла одна мыслишка.
– Всё на столе. Раздевайтесь и проходите.
Но Пташников уже не слышал меня. Так и не скинув плащ, бросился в комнату, включил свет, схватил со стола страницы фотокопии дневника и начал их лихорадочно перебирать, что-то бормоча под нос.
Мы с Марком недоуменно переглянулись. На полу с мокрого плаща натекла лужа, но краевед не замечал этого.
Я вздохнул и пошел на кухню ставить на плиту кофейник. Хотелось опять лечь в теплую постель, но было ясно – Пташников вряд ли даст нам заснуть.
Только поджег газовую горелку – услышал какие-то громкие восклицания. Вернулся в комнату и увидел, как Пташников трясет перед лицом растерянного Марка одной из страниц фотокопии дневника Ганса Бэра, пальцем другой руки тычет в мою записную книжку с планом и торопливо, проглатывая слова, объясняет:
– Волнистая линия справа – не река, а берег озера Неро. В озеро впадает речка Ишня. На том месте, где сейчас стоит деревянная церковь Иоанна Богослова, раньше стояла часовня, ее опричник Ганс Бэр и назвал монастырем.
Заметив меня на пороге комнаты, Пташников кинулся ко мне:
– Тайник Ганса Бэра у церкви Иоанна Богослова, даю голову на отсечение! Как я раньше не догадался!
– Но этого не может быть!
– Что?! – Краевед словно на столб налетел с разбегу.
– После нападения на обоз Ганс Бэр оставил еще один сундук с дарами в Ростове, в Авраамиевском монастыре. Значит, тайник находится между Ярославлем и Ростовом, а не дальше Ростова. Вы же сами зачитывали это место из дневника.
– Правильно, эта запись всех нас и обманула! – захлебывался словами Пташников. – Ганс Бэр просто забыл о сундуке, оставленном в Авраамиевском монастыре, и написал о нем после, на странице, где описывалось нападение на обоз и было внизу свободное место. Вот откуда пошла путаница, сами убедитесь. – Краевед протянул мне фотокопию этой страницы дневника.
Спросонья я еще ничего не мог понять.
– Видите, каким мелким почерком сделана запись об остановке в Авраамиевском монастыре? Она с трудом уместилась в самом конце страницы.
– А камень? О каком черном камне он пишет?
– Черт возьми! – вскочил Марк с дивана, босиком, полуголый, заходил по комнате.
