Поляничко и Каширин стояли перед полицмейстером и смотрели в пол. Фен-Раевский взял, лежащий перед ним объёмистый четырнадцатый том «Свода законов Государства Российского», открыл заложенную матерчатой закладкой страницу и провещал:
– Позволю напомнить вам, милостивые государи, положения статьи 106 «Свода Уставов о пресечении преступлений»: «полиция обязана открывать безымянных сочинителей ругательных или иных для чести оскорбительных сочинений». Вы слышите «обязана»! Это значит, что вы свои обязанности на сей момент выполняете прескверно. Я ещё раз вас спрашиваю, почему преступник ещё на свободе и почему адресанта не арестовали, если на посылках стоит штемпель ставропольского Главного почтамта?
– Ваше высокоблагородие, смею заметить, что наш агент, внедрённый на почту, не обратил внимания на эти посылки, поскольку он не может отследить все почтовые отправления. Он ждёт того, кто предъявит рубль с известным номером, – попытался оправдаться Поляничко.
– Он может описать этого человека?
– Никак нет. Посылки принимал другой служащий.
– Обратный адрес там был указан?
– Был. Мы его проверили, и оказалось, что мещанин Раболепов, проживающий на Ольгинской 26, никакого отношения к отправлению посылок не имеет, – доложил Каширин.
– Хорошо. Допустим. Но какие у вас есть соображения? Как вы можете объяснить именно такое содержание посылок?
Наконец, полицмейстер опустился в кресло и предложил присутствующим сесть.
– Коллежскому асессору Бояркину, как вам известно, прислали пулю, гусиное перо, три серебряных гривенника 1908 года и покаянную молитву, отпечатанную на пишущей машинке. В конце приписано, что у него есть всего одни сутки, в течение которых, сразу после получения его покаянного письма этот Слепень объявит, так называемый, Милостивый Манифест об освобождении от смертной казни. Ещё, – Поляничко пожал плечами и опасливо посмотрел на полицмейстера, – судье зачем-то положили кусок засохшего сыра с вилкой для мясной нарезки и шесть серебряных монет по пять копеек. Там тоже есть покаянная молитва об отпущении грехов, копия похожего письма-предупреждения с той лишь разницей, что изменены фамилия, имя, отчество и чин…
– Вилку для нарезки?
– Ну да. Знаете ли, у неё два острых и прямых зубца и ручка без изгиба.
– Понятно. Продолжайте.
– У врача оказалось две серебряных монеты по пятнадцать копеек и крысиный хвост. Приложена покаянная молитва о загубленных младенцах в утробе матери. Так же ультиматум о применении Милостивого Манифеста, в случае полного раскаяния. Можно предположить, что это всего лишь чьё-то хулиганство.
– Полагаю, что тридцать копеек серебром – намёк на тридцать сребреников. Преступник нам даёт возможность понять, что все трое совершили преступления из корыстных побуждений.
– Безусловно.
– Позволите? – Каширин посмотрел на Поляничко и тот кивком головы разрешил высказаться. – Вот пуля что лежала в посылке Бояркина. – Он вынул из кармана кусок свинца и положил на стол. – Видите, ваше высокоблагородие, она представляет собой окатанный цилиндр. Такие охотники до сих пор используют. Исходя из этого, смею предположить, что злоумышленник, скорее всего, охотник.
Фен-Раевский недовольно поморщился:
– Что даёт нам эта гипотеза?
– Я уже общался с агентурой, служащей приказчиками в оружейных магазинах. Они все, как один, утверждают, что сейчас такие пули спросом не пользуются, вместо них на кабана применяют жакан. Но есть ещё любители. Это, чаще всего, старые охотники. Они известны в городе. Если кто появится и решится купить – сразу дадут знать.
– А зачем покупать? – удивился полицмейстер. – Многие сами льют. Используют пулелейки. Это уж совсем белоручки в магазин наведываются. У меня тоже ружьишко имеется. Боюсь, это нам мало поможет… Тут надо искать другую закономерность. А гусиное перо для чего?
– Трудно сказать.
– А вот что объединяет пулю, гусиное перо, сыр, вилку для нарезки и крысиный хвост? – задумчиво выговорил полицмейстер.
– Скорее всего, намёк, – предположил Поляничко. – Возможно, Слепень знает что-то известное только ему и каждому из адресатов.
– А может, это какая-то история про крысу, сыр, гусиное перо и убийство пулей? – несмело предположил Каширин.
– Вы забыли про вилку, – усмехнулся полицмейстер. – Если пулей и вилкой можно убить, то сыр, перо и крысиный хвост никак не вяжутся с известными мне способами отправления на тот свет. Прямо шарада.
– Я, ваше высокоблагородие, предлагаю, – Поляничко посмотрел на Каширина многозначительным взглядом, – отослать три письма с покаяниями на городской почтамт. Поймаем злодея с его рублём.
– Отлично, Ефим Андреевич. Грамотно. Надеюсь, ваш агент будет смотреть в оба. Корреспонденцию приказываю изготовить и сегодня же отправить из тех почтовых ящиков, что расположены неподалёку от домов Бояркина, Приёмышева и Кирюшкиной. Всё чин чином: штемпеля, почтальоны…чтобы у преступника не было никаких подозрений. Пусть письма придут и ждут получателя. Не тяните. А во избежание каких-либо неприятных сюрпризов, приказываю установить за старшим советником Губернского Правления Бояркиным и судьёй Приёмышевым постоянное наблюдение во время следования на службу и обратно. Давайте хотя бы три дня их поохраняем. Насчёт врача, думаю, беспокоиться не стоит. Никто её не тронет. Предупредите, чтобы трое суток сидела дома и на улицу нос не показывала.
– Так точно, выполним. Мы проверили оттиски букв печатных машинок, что в редакции «Голоса Ставрополя». Они не имеют ничего общего с теми печатными буквами, что в письмах Слепня, – доложил Поляничко.
– Что ж, на одну гипотезу меньше. Честно говоря, я склоняюсь к подозрению, что это проделки каких-то юных анархистов. Заигрались сопляки. Ничего, всех накроем…Ступайте господа, и принимайтесь за работу.
VII
26 января, понедельник.
«Обещаю и клянусь всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием и животворящим крестом Господним, творить суд по чистой совести, без всякого в чью пользу лицеприятия, и поступать во всём соответственно званию, мною принимаемому, памятуя, что я во всем этом должен буду дать ответ пред законом и пред Господом на страшном суде Его. В удостоверение сего целую слова и крест Спасителя моего. Аминь…». Судья Приёмышев проснулся в холодном поту и тяжело дышал. Сначала ему приснилось, что он, как много лет назад, даёт судейскую присягу. Тут ещё, куда ни шло. Никакого расстройства. А следом вдруг привиделось, что стоит он на коленях, облачённый в белую длинную, почти до пола, рубаху. Прямо перед ним – священник, накладывающий на него епитимью за все, совершённые им при исполнении правосудия, прегрешения: от заката до рассвета читать молитву об искуплении грехов. И так целый год. А если ослушается – то настигнет его Божья кара. И он читал, пока губы не ссохлись. Мучила жажда, отекли ноги, но останавливаться было нельзя: «О, Господь наш Иисус Христос! К Тебе обращаю молитву свою и молю об отпущении грехов своих. Прости меня грешного за деяния недостойные и мысли. Исцели душу мою от корысти и зависти, и не покидай, не оставь в одиночестве. Подари мне благословение и радость. Очисти мои душу и сердце, да укрепи веру мою, чтобы и дальше нёс я крест свой по пути праведной жизни…». «Все расстройства из-за этих угроз, – мысленно рассудил Павел Филиппович. – Неудивительно. С утра до вечера об этом только и думы. И даже во сне страх не отпускает. Чёрт знает что. Надобно взять себя в руки и покончить с дурными мыслями….Легко сказать «покончить». А если они, каа червяки, сами в голову лезут, как тогда? Слышал от присяжного поверенного Ардашева, что он, дабы избавиться от подобного состояния, старается размышлять о чём-то таком, в чём мало разбирается. И тогда все помыслы перетекают в иную плоскость, и страхи уходят сами собой…Кстати, у него вроде бы сегодня процесс у председателя суда. Так, может, к нему и обратиться за помощью? Рассказать про эту посылку с куском сыра и вилкой. Он лучше всякой полиции поможет отыскать преступника. Пожалуй, так и сделаю. Вот и нашёл выход», – обрадовался судья, посмотрел на мирно спящую жену и впервые за последние дни улыбнулся.
