И вновь король проявил прозорливость. Он открывал Франции дорогу в Средиземное море и на Восток и подтверждал заинтересованность в итальянских делах. Его решения свидетельствовали о том, что он слушал меня и понял. Они превзошли даже мои собственные ожидания.
Я ринулся в бой, стремясь воплотить в жизнь намерения короля. Я призвал Жана, Гильома, а также крупных комиссионеров Казначейства, чтобы сообщить им о революционном повороте.
Обратив наши взоры к Италии, король сделал возможным проект, который мы нередко обсуждали в Казначействе, но боялись, что не сможем его осуществить. Поскольку мы продавали товары, то прекрасно осознавали свою зависимость от тех, кто их производит. Если бы нам каким-то образом удалось самим стать фабрикантами, мы бы извлекли из этого огромную выгоду. В отношении самой ценной ткани – шелка, который отныне мы активно покупали, мы должны были следовать примеру итальянцев. Те, открыв для себя этот материал в Китае, доставляли его оттуда с серьезными издержками и большими потерями. Однажды они проникли в тайну шелка и с тех пор производили этот товар самостоятельно. Вот так Флоренция стала крупнейшим центром шелкоткачества во всей Европе. Если же мы, в свою очередь, сумеем войти в тесный круг производителей шелка, то перестанем зависеть от чьих-либо поставок. Тогда мы сможем сами контролировать качество, количество и цены.
Итак, воплощая в жизнь политические замыслы короля и одновременно преследуя интересы Казначейства, я обратил внимание на Италию. Весной я отправился во Флоренцию.
На этот раз мне предстояло произвести впечатление на людей, которых я не знал, и склонить их на свою сторону. Я располагал лишь несколькими знакомствами в кругу менял. Гильом вел дела с двумя крупными флорентийскими торговцами, поставлявшими пряности, но сам никогда там не был. Я же, вопреки обыкновению, решил обставить визит на широкую ногу и не скрывать своих титулов. По моим сведениям, итальянцы не так любят простоту, как мы, или, вернее, иначе ее воспринимают. Учтивость для них заключается в приверженности своему общественному положению, и то, что нам кажется бахвальством, на их взгляд, лишь ориентир, позволяющий мгновенно определить место человека на широкой общественной сцене. Прояснив этот момент, можно и даже нужно было вести себя приветливо и естественно. У нас поведение часто бывает обратным. Влиятельные особы проявляют внешнюю простоту, но, чтобы все-таки показать свою важность, сыплют дерзостями и всячески тешат свое тщеславие.
Как только мы пересекли Альпы, я позаботился о том, чтобы облачиться в роскошный наряд. Коня моего как следует вычистили, надели на него бархатную попону, щедро украсили упряжь золотыми цепочками и сверкающими помпонами. Сопровождавший меня эскорт из десяти ландскнехтов был облачен в форменную одежду из светло-коричневой кожи. На подъезде к Флоренции мы развернули орифламмы. На одной из них был герб короля Франции, а на другой – мой личный герб с изображениями трех сердец и раковин. Я позаботился о том, чтобы обеспечить себя толмачом. Это был старик, некогда служивший в Париже банкиру-ломбардцу, пока арманьяки не изгнали из столицы всех итальянских ростовщиков. Он сопровождал своего хозяина по разным городам полуострова и поведал мне немало интересного о Флоренции.
Я был готов к тому, что увижу. И все же этот город поверг меня в шок. Могу даже сказать, что мое удивление и восхищение были столь же велики, а быть может, и превзошли то, что я испытал на Востоке. Я въехал в город, который развивался гармонично, его пощадили войны, разрушившие Францию. Красота дворцов и церквей, начиная с великолепного кафедрального собора, облицованного цветным мрамором, ошеломила меня. В этом мягком солнечном климате царила та же изысканность, которая прельстила меня на Востоке, но вместо бесплодных пустынь, окружавших города Леванта, Флоренция стояла в окружении зеленых холмов. Следы древности повсюду напоминали о том, что цивилизация присутствовала в этих местах уже много веков назад. Однако если на Востоке цивилизация, тоже пришедшая издалека, казалась застывшей в своей изысканности, то во Флоренции она продолжала развиваться и совершенствоваться.
Город бурлил энергией, активной деятельностью, новизной. На каждой улице слышался шум стройки. Каменщики, кладчики, кровельщики, столяры – все трудились, создавая новые дворцы, которые должны были дополнить уже сложившуюся застройку. Я быстро понял, что в этом свободном городе не существовало той разницы между дворянами и обычными горожанами, что у нас. Это отражалось на обычаях, связанных с наследованием имущества и особенно со строительством. Во Франции дворцы и замки являются, как правило, наследством дворян, которые, впрочем, уже не имеют средств ни для их содержания, ни для перестройки. Что касается горожан, то их амбиции скромнее их капиталов: они всегда боятся подняться на высоту, которая от рождения им недоступна. Во Флоренции же богатство не знает ни сдержанности, ни запретов. Единственное, о чем заботятся те, кто выставляет его напоказ, – это чтобы оно выглядело прекрасно. Красота – вот средство, которое используют богачи в попытке поделиться своими сокровищами с народом.
Нигде я не встречал столько мастеров, да еще таких знаменитых. Толпы людей собирались, чтобы полюбоваться новыми статуями, воздвигнутыми на перекрестках. По городу рабочие проносили огромные картины, написанные для новых дворцов, и люди с почтением уступали им дорогу. Верующие спешили в церковь, но не только к мессе, а еще чтобы увидеть новый запрестольный образ, выполненный искусным мастером, или услышать только что написанную ораторию. Я заметил, что многие известные мастера прибыли сюда из Константинополя или бежали из городов Греции или Малой Азии. Значит, связующая линия, которую я интуитивно провел между красотой Востока и Флоренции, действительно имела смысл. Продвижение цивилизации из Леванта на запад не было несбыточной мечтой: оно уже началось. Теперь пришел черед Франции черпать вдохновение из этого источника.
Однако, к моему удивлению, французов в городе было немного. Хотя флорентийцы благодаря обширным торговым связям охотно ездили в другие страны, даже в Китай, их город, казалось, не слишком привлекал чужеземцев. Сначала я боялся, как бы это не осложнило мне поиски пристанища. Но вскоре понял, что опасаться нечего. Если не проявлять высокомерия и при этом не скрывать, что вы богаты и влиятельны, то вам обеспечен хороший прием. В общем, следовало приспособиться к атмосфере этого города купцов и банкиров. Здесь правили деньги, и ваши возможности напрямую зависели от того, какими средствами вы располагаете. Мои обязанности при французском дворе, а также положение негоцианта и финансиста и в особенности тот образ жизни, который я стал вести с момента моего прибытия, открыли для меня все двери. Я пробыл в гостинице всего четыре дня, пока не снял за немалые деньги дворец у вдовы, чьи дела пошатнулись после смерти мужа. Вдохновляясь примером Равана и Жана, я за короткое время собрал вокруг себя небольшой двор и стал принимать посетителей.
Там, где правят деньги, они не могут пребывать в неподвижности. Они нужны всем, и как только люди поймут, что они у вас есть, то тут же сбегутся, предлагая вам свои услуги. Я быстро уяснил, что продается все: в первую очередь, разумеется, вещи, но также тела и даже души. В воздухе попахивало развращенностью, это я ощущал и в Париже, однако здесь жульничеству сопутствовало прекрасное настроение и, осмелюсь утверждать, искренность, что сразу же заставило меня проникнуться симпатией к этому месту.
