Назавтра я покинул Агнессу, успокоившись на ее счет. К сожалению, то, что мне было известно о короле, заставляло думать, что ее тревога не была беспочвенной. Когда в середине октября я добрался до Руана, то обнаружил, что мои опасения подтвердились, и это внушило мне страх.
Чтобы избежать ненужного кровопролития, мы вступили в переговоры с английским гарнизоном. Посланцы от жителей Руана сновали между лагерем, где расположились королевские войска, и городом, информируя осаждавших о положении в городе и получая указания, с тем чтобы передавать их горожанам, жаждавшим способствовать своему освобождению. Карл выжидал. Но это ожидание было приправлено раздражением – после череды триумфов, которыми был отмечен почти каждый день в начале этой кампании. Все, и король прежде других, чувствовали, что конец близок. Эти последние часы войны пробуждали ярость при воспоминании о зверствах, которые творились в этих краях, и в то же время полнились радостью, готовой вспыхнуть в любой момент. В итоге в лагере царил сплошной разврат. Отдаленный шум канонады отдавался дикими криками в королевском лагере. Карл, выглядевший нарочито оживленным и смутно обеспокоенным, с утра до вечера пил с придворными. Серьезные люди, такие как Брезе, Дюнуа, братья Бюро, сторонились этих излишеств: они были заняты войной. Между тем вокруг власть имущих толпились добровольцы, жаждавшие удовлетворить любые низменные желания и подстраивавшиеся под перемены настроения сеньоров. Завидное место королевского сводника, которое некогда занимал Карл Анжуйский, было свободно. Некоторые не столь известные персоны, отличавшиеся куда более грубыми вкусами, были готовы приложить все силы, чтобы занять его. Карл, со своим легендарный аппетитом Валуа и их неразборчивостью, осаждал молоденьких служанок и нормандских дам, а те слабо сопротивлялись. Все эти излишества сами по себе не вызывали беспокойства. В прошлом Карл уже не раз им предавался, и исключительные обстоятельства близкого окончания войны делали это вполне объяснимым. Иным и более тяжким в моих глазах обстоятельством было прибытие в лагерь нескольких молодых придворных дам. Король не взял с собой королеву, поскольку та этого не пожелала. Но когда Агнесса попросила его об этом, Карл заметил, что ни одна женщина не будет сопровождать их во время этой военной кампании. Так что появление нескольких юных и свеженьких фрейлин придавало этому отказу особенное значение.
Мои наблюдения над царящим в лагере развратом были прерваны долгожданной вестью о взятии Руана. Восставшие жители открыли ворота, куда ворвался Брезе, а затем и Дюнуа – оба в сопровождении мощной кавалерии. Англичане были отрезаны от замка, который находился под обстрелом пушек Бюро. В конце концов, к большому сожалению руанцев, которые жаждали, чтобы враги поплатились за совершенные ими преступления, англичане сумели бежать, сохранив себе жизнь. Ради этого они пожертвовали множеством крепостей, и было ясно, что не только Руан, отныне вся Нормандия стала свободной. Оставалось, по заведенному обычаю, организовать празднество, чтобы восславить окончательную победу. Я вызвал Жана де Вилажа и нескольких своих юных помощников, имевших опыт по части таких мероприятий. Обозы денно и нощно доставляли из Казначейства расшитые ткани и парадное оружие. Наконец 10 ноября кортеж во главе с королем, восседавшим под балдахином, торжественно въехал в город.
* * *
Об этом триумфе рассказывали многократно, и мне нечего добавить, разве что мои собственные впечатления, ибо мне выпала честь принять в нем участие. Я ехал на коне рядом с Дюнуа и Брезе, мы были оглушены звуками, которые издавали шесть трубачей, следовавших впереди. На нас были бархатные фиолетовые жакеты, подбитые мехом куницы. Конские попоны были вышиты чистым золотом и шелком. Мой конь был в красной попоне с белым крестом, она была заказана для герцога Савойского, но он не смог остаться до парада. Собралась огромная толпа, и чувствовалось, что этот парад в корне отличается от обычных зрелищ, которые устраивают короли, – скопления зевак, тешащих свою нищету раздражающим, но восхитительным соприкосновением с богатством и властью. Народ праздновал свой собственный праздник – обретение свободы, свою победу, и король был приглашен на него как отец и благодетель. Старики плакали, вспоминая перенесенные страдания, вспоминая погибших, которые не дожили до этого дня, женщины, обретшие надежду на светлое будущее для детей, думали о том, что произвели их на свет не только затем, чтобы страдать, но и чтобы познать мир и радость. Юноши выплескивали энергию, смеясь и радостно выкрикивая запретное доселе имя, которое до сих пор приходилось произносить, понизив голос, с опаской – так как оно принадлежало королю Франции.
Для нас – людей из окружения Карла, сознающих ответственность за целую страну, – имело значение не просто взятие этого города. Это была веха для всей Франции, означавшая завершение целого столетия непрерывных войн, бедствий и разрушений. Конечно, еще не выбили англичан из Гиени. Но там они были во враждебном окружении и удалены от своих тылов, так что освобождение Гиени было всего лишь вопросом времени. Эта нескончаемая война дала лишь одно: она помогла покончить с господством принцев крови, которые распоряжались землями и народами, как будто это недвижимое имущество, как передают мельницу, лес, пруд в качестве свадебного приданого. И освободил людей от ярма именно король Франции, так что отныне каждый чувствовал себя подданным именно короля, а не местного феодала.
Время от времени я поглядывал на Карла. Он был в доспехах, в серой бобровой шапке, подбитой ярко-красным шелком. Я заметил прикрепленную спереди на головном уборе небольшую подвеску с крупным бриллиантом. Король сонно покачивался в седле, прикрыв глаза. Что он мог чувствовать? Меня бы не удивило, если б в ответ на заданный мною вопрос он бы ответил: скуку. Перед тем как мы сели на коней и выстроились в ряд, он в своей походной палатке потребовал белого вина. Если он выпил четыре или пять бокалов, то не затем, чтобы унять волнение, которое на его месте ощущал бы любой, но, скорее, чтобы придать себе храбрости перед испытанием, от которого ему хотелось бы уклониться.
Когда я отыскал его, чтобы описать распорядок церемонии, он задал безобидные вопросы относительно ужина; он хотел собрать небольшое общество, пригласив лишь нескольких дам, прибытие которых я отметил несколько дней назад.
И впрямь странная судьба у этого короля: от рождения слабый и униженный, презираемый всеми правитель раздробленной, опустошенной страны, захваченной врагом, он – единственно силой своей воли – преодолел все препятствия, покончил с войной, которая казалась вечной, ликвидировал раскол Западной христианской церкви, стал свидетелем падения Византийской империи и отчасти восстановил свое наследство, открыв страну Востоку. Причем все это он задумал и осуществил вовсе не как Александр или Цезарь. Те в подобных обстоятельствах гарцевали бы на коне с непокрытой головой, испытывая радостное воодушевление, и всем было бы ясно, что за ними следуют их армии, влюбленные в него и опьяненные победой. Карл же все подготовил в тишине, как обиженный ребенок, задумавший отомстить. Великие свершения Карла были лишь тенью его мелочных расчетов. Слабость короля привязывала к нему весьма достойных людей, они проникались к нему жалостью, а он, не колеблясь, использовал их, как играют в игрушки, и если он менял к ним отношение, то ломал. А ныне, в час победы, когда капризный ребенок отомстил за себя, он выказывал те же желания, что и всегда, от самых неистовых, присущих истинному победителю, до самых незначительных, стремясь, однако, скорее удовлетворить мелкие эгоистические потребности: выпить, развлечься, насладиться роскошью – одним словом, заполнить пустоту.
