Степана взяли во вторник утром, когда он выехал на своем мопеде на рынок закупать продовольствие для Мохового. Плаке на этот случай пригласил с собой переводчика из комиссариата, и арест Степана прошел без каких-либо осложнений. В комиссариате ему без лишних церемоний объявили, что его задержали по подозрению в совершении убийства гражданина Англии Стивена Робинса. Степан ответил, что никакого Робинса не знает и никого не убивал, но как-то сразу сник и попросил разрешения позвонить по телефону. Мобильник был при нем и, набрав номер, он кому-то сказал: «Меня тут в полицию притащили. Спрашивают что-то про убийство, но я знать ничего не знаю об этом. Хорошо, так и скажу. Пока». Переводчик перевел его слова, и Плаке задал ему всего лишь один вопрос: «Что вы можете сказать о преступлении, в котором вас подозревают?». На это Степан заявил, что впредь отвечать на вопросы будет только в присутствии своего адвоката, и потребовал его немедленно освободить. Бросс велел посадить его в камеру, а сам пошел звонить в русское посольство.
К вечеру в комиссариат к Броссу явился молоденький русский консул в сопровождении высокого грузного грузина, который в посольстве России в Париже работал в должности адвоката.
Бросс со своей стороны вызвал из департаментского суда переводчика русского языка, давно офранцузившегося и, судя по всему, обедневшего потомка когда-то знатных русских дворян г-на Петра Ильича Зубова. Минут пять русские дипломаты побеседовали со Степаном, а затем в их присутствии ему измерили рост, он сдал отпечатки пальцев, слепок с обуви и анализ крови. Со всем этим хозяйством Плаке ушел в комнату экспертов.
Бросс включил видеозапись, еще раз мысленно поблагодарив префекта округа, который помог ему оборудовать комиссариат по последнему слову техники. Он предъявил Степану монтерку и моток веревки, спросил его, знакомы ли ему эти вещи, и попросил объяснить, как они попали на баржу господина Боле. «А почем я знаю? – ответил Степан. – Вы еще мне якорь с этой баржи предъявите!» Бросс ответил, что его отпечатки пальцев нашли не на якоре, а на предъявленных ему предметах, обнаруженных следствием на барже, где в ночь с субботы на воскресенье было совершено убийство гражданина Великобритании господина Стивена Робинса.
Степан сам отвечать не стал. От его имени адвокат сказал, что указанные предметы Степану не принадлежат, но он только что вспомнил, что в субботу обнаружил похожие вещи лежавшими на земле, когда проходил мимо пристани, где стояла баржа Боле. На судне никого не было, и он решил, что лучше забросить эти вещи на борт, чтобы никто не унес. Так, возможно, и появились его отпечатки на них.
Плаке вернулся от экспертов и шепнул что-то на ухо Броссу. Тот предложил ему самому задать вопрос Степану.
– Господин Козырев, – сказал Плаке. – Монтерка, которую вы не признаете за свою, произведена в России, о чем свидетельствуют заводские клейма. Может быть, все-таки она принадлежит вам?
Адвокат запротестовал, сказав, что во Франции продаются русские машины, «Нива», например, и монтерка вполне могла принадлежать кому-то из французов.
– Вам не приходилось бывать на барже Жака Боле, господин Козырев? – спросил Бросс.
Степан с минуту соображал, что ответить, а затем молчаливо обратился за помощью к своим сопровождавшим. Его адвокат посоветовал ему не отвечать на этот вопрос, как не имеющий отношения к вопросу об убийстве.
– Это уже позвольте решать нам, господин адвокат, что имеет отношение к этому убийству, а что нет. Я повторяю свой вопрос, – сказал Бросс.
Адвокат принялся уточнять, о какой барже идет речь, где она стоит, как называется. Но Бросс прервал его:
– Господин Козырев стоял около этой баржи в 12 часов 30 минут в воскресенье с сумкой из магазина «Симпа». Я его там видел своими глазами.
– А, на этой-то барже… – сказал Степан. – Да, бывал. Я у ее хозяина рыбу брал.
– Не помните, когда вы там были в последний раз?
– Давно, – ответил Степан. – Месяца два назад.
– Отпечатки вашей обуви, однако, а также отпечатки ваших пальцев обнаружены в районе рубки баржи господина Боле. И отпечатки свежие. Что вы на это скажете? Предлагаю вам не вводить следствие в заблуждение, что только усугубит вашу вину, и рассказать, что вы знаете об убийстве г-на Робинса.
С этими словами Бросс положил перед Степаном увеличенную фотографию Робинса с паспорта.
– Я не знаю никакого Робинса, – ответил Степан.
– Вглядитесь внимательнее. Не признаете?
Бросс достал еще и фотографию мертвого Робинса, сделанную после его смерти, со следами пыток на лице и выжженной свастикой, и показал ее коменданту.
Степан среагировал на это мгновенно. Обращаясь к консулу-переводчику, которого он, видимо, считал старшим, Степан вдруг вскочил со стула и заорал что есть силы:
– Ну, вы, дипломаты! Что сидите-то? Он мне тут мокрое дело шьет, жмурика какого-то мне, блин, подсовывает, а вы будто воды в рот набрали! Да в гробу я все это видел!
– Успокойтесь, Козырев, сядьте! – тихо, но очень внушительно сказал молоденький консул. В его голосе зазвенел такой металл, что Степан как-то сразу осекся и рухнул на стул.
– Да я чего? Я ничего, – сказал он безнадежно.
– Он хотел сказать, – уточнил адвокат, – что на барже не был, убитого не знает, а отпечатки его пальцев если и оказались на барже, то, очевидно, случайно, во время одной из его встреч с владельцем баржи, у которого он брал рыбу, хотя он этого и не помнит.
– Ну да, я так и хотел сказать, – вылез было Степан, но тут же сник снова под ледяным взглядом консула.
Зубов, который с трудом переводил на французский далеко не всегда доступные ему обороты современного русского языка, искренне наслаждался драматургией этого триалога.
На прощание Бросс сказал, что пока Степана отпускает под подписку о невыезде, но им, видимо, придется еще встречаться не раз вплоть до полного выяснения его роли в печальных событиях, разыгравшихся в Манге. Русские среагировали на это спокойно: «Надо так надо», оставили свои визитные карточки с номером коммутатора посольства России в Париже и ушли вместе со Степаном.
13. Готье берет след
После взрыва грузовика с ракетами на шоссе А-13 Готье пристально следил за деятельностью фирмы «Наш уголь» и передвижениями ее владельца по Франции. Он потребовал через Бросса объяснений у Мохового, когда, куда и каким маршрутом ушел из Манга его грузовик «Рено Мидлайнер». Во вторник Бросс сообщил ему, что у Мохового в офисе секретарь отвечает, что она не знает о его местонахождении и не может сказать, когда он вернется. Так что получить от него объяснения по грузовику пока что не удалось.
Готье решил не дожидаться возвращения Мохового и с утра во вторник попросил своего помощника разузнать, куда тот мог подеваться. Помощник быстро выяснил, что территорию Франции Моховой не покидал, но по следам его банковской карточки, которой тот расплачивался за проезд по шоссе А-13, выяснил, что владелец фирмы «Наш уголь» прибыл в понедельник вечером в Гавр, где была отмечена и последняя оплата проезда, и аванс за два номера в гостинице «Ибис». В «Ибисе» сообщили, что г-н Моховой из гостиницы выписался еще утром. Следы его удалось найти в порту Гавра, где зафиксировали въезд его «ягуара» во вторник в десять утра по пропуску порта. Готье тут же сел в машину и погнал в Гавр. Он, собственно, и сам не знал, что его туда тянет. Чутье ищейки, наверное, невозможно передать словами. Он чуял, что след ведет его в Гавр, в порт, к складу, который там вот уже несколько лет держит «Росуголь». До поры там все было чисто – агенты ДСТ проверяли его не раз. Но чисто ли сейчас, после всех событий в Манге, надо было немедленно проверить.
