– Нет. Смерть – это конец. Финита. Конец частного Испытания, подведение итогов, прохождение контроля качества – и, как правило, обратная загрузка через какое-то время. Редко кто вырывается.
– Покажи ему, как формируется перспективный прогноз, – негромко проговорила Яна.
– Можно, – Мелех, похоже, был рад показать что угодно, лишь бы не возвращаться к обсуждению неудобной просьбы. – К примеру, берем частный случай одного человека. Помладше кого-нибудь.
Экран мигнул, оставив только одну едва заметную полосу символов.
– Так…вот как раз дошкольник. Смотрим индивидуальные узловые точки: ближайшая в семь лет, когда папа с мамой ему школу выберут. Вероятностная модель показывает, что это будет самая близкая к дому школа…ага…восьмилетка…м-да, и контингент – дрянь. Нажимаем вот тут, строим локальную проекцию лет на двадцать…О, угадал: двадцать пять лет – смерть в исправительно-трудовом лагере от туберкулеза. Прискорбно. А теперь сделаем вот так…поменяем школу на другую, через дорогу. И уже дело получше: десятилетка, два иностранных языка. Одноклассники поприличнее, учителя тоже. Протягиваем на двадцать лет…ну, звезд с неба не хватает, конечно, но жив, здоров, женат, сына родил и – смотри-ка! – работает в торговле, кажется. А всего-то стоило школу другую выбрать. Понятно, что это очень упрощенная бинарная схема, она изолированная, узловую точку мы взяли только одну, да и успешности индивидуального прохождения Испытания здесь не увидеть, но я показал принцип. А вот если в масштабах всего Полигона…
– Годика на четыре посмотри вперед, – промолвила Яна самым невинным тоном.
– На четыре так на четыре, – добродушно согласился Мелех. – Ну-ка…
Экран оказался заполнен сплошными строками лишь на четверть. Ниже осталось только несколько зеленоватых полосок, которые обрывались тревожно мигающими черными курсорами. Мелех набычился.
– Ну и что? – буркнул он. – Как будто я не в курсе такого сценария.
– Не знаю, – ответила Яна.
Голос ее стал холодным и неприятным, как руки хирурга.
– Хотела, чтобы ты еще раз посмотрел. Может, тебе приятно, что за последние два дня вероятность ядерного конфликта и конца цивилизации выросла вдвое. Может, тебе это нравится. Может быть, ты шедам сочувствуешь, и хочешь, чтобы все в их пользу закончилось.
– Никому я не сочувствую…
– Может быть, ты только для вида всем говоришь, что держишь нейтралитет, – продолжала Яна. – А сам спишь и видишь, чтобы Эксперимент завершился абы как, и ты отсюда свалил поскорее…
– Да ничего я не вижу такого!
– Или тебе поднадоело таскаться в образе героя-подводника, который ты тайком у Кавуа заказал и надеваешь периодически, чтобы искать себе развлечений на танцах “Кому за тридцать”. Мало того, что из вмененной оболочки выходишь, так еще и Сфера в это время без присмотра остается…
Мелех сопел и молчал. Яна сидела прямо и смотрела на него ледяным взглядом, похожая на стальную кобру.
– А можно посмотреть, как изменится прогноз, если товарищ Мелех нам поможет? – предложил я. – Сразу бы все прояснилось.
– Не может он этого посмотреть, – отрезала Яна.
Мелех кивнул.
– Прав недостаточно, – сдавленным голосом объяснил он. – Я не могу вводить условия, противоречащие правилам работы на Полигоне. Это только вот они у себя там, на Нибире, могут такие параметры рассматривать.
Он мотнул головой в сторону Яны.
– И рассмотрели, будь уверен. И многое другое тоже. Художества твои, например, с вдовой инженера Крутикова. Еще и с применением спецсредств. У нас таких нет, кстати, это шедовский арсенал: "Яблоневая стрела” для воздействия на уровень дофамина, да? Я доклад видела, который как раз машгиаху отправлять собирались. Хорошо, что начальник службы собственной безопасности – мой друг, настоящий причем, не такой, как некоторые. Я ему говорю, не надо, мол, Мелех – наш элохим, свой, всегда выручит. Давай закроем глаза, войдем в положение. Вот дура-то.
– Ладно! – голос у Мелеха вдруг сорвался в какой-то надрывный фальцет. – Но предупреждаю: если меня спросят, молчать я не буду и на себя все брать не собираюсь. И прикрывать не стану, ни перед руководством, ни перед шедами. Даже если Штеллай завтра явится, сядет сюда вот, на этот стул, и спросит: Мелех, а не приходила ли к тебе моя подруга Йанай с какой-нибудь просьбой – все расскажу, как есть. Понятно?
– Само собой.
Он рывком выдернул ящик стола, выхватил оттуда истертую на сгибах до дыр карту, развернул ее, вооружился “козьей ножкой” и принялся что-то чертить и черкать, сверяясь с записями в канцелярской книге. Яна придвинулась к нему поближе и заглядывала через руку.
– В ночь на 26 августа запланированы планово-профилактические работы вот здесь, – он резко обвел широким овалом район на севере области, чуть западнее Приозерска.
– Пошире никак? – спросила Яна.
– Я могу чуть увеличить район, например, вот сюда. До границы у Светогорска.
– Отлично.
– Дам примерно километров пять в континууме Полигона по прямой.
– Дай хотя бы пятнадцать.
– Десять.
– Ты лучший.
– Иди ты в сингулярность. Так, это будет примерно вот отсюда… – он поставил точку посередине сероватого пятна городской застройки Светогорска, – и вот до этого места. Иматра.
– Нам подходит.
– Сейчас детализацию сделаю.
Мелех снова взялся за клавиатуру.
– Точку входа открою в женском отделении общественного туалета рядом со стадионом. Хорошее место, удобное, и ночью безлюдное. А выход…
Щелкнули клавиши.
– Вот тут. Северная окраина Иматры, подвал жилого дома.
– Идеально! – воскликнула Яна. – В котором часу откроется вход?
– Профилактика у меня с полуночи до четырех утра. В полночь могу и открыть.
Яна замотала головой.
– Нет, нет, не пойдет. В четыре ты перезагрузишь систему, и шеды сразу увидят, что мы пересекли границу. Мне не хватит времени, чтобы обеспечить убежище и защиту. Можешь сразу после перезагрузки открыть?
– Вообще-то так не делается.
– Ради вдовы Крутиковой.
Мелех закряхтел.
– Хорошо. Открою ровно в 4.01 на десять минут. Опоздаешь – пеняй на себя.
– Я тебя люблю!
– А я тебя нет, – с тоской молвил Мелех, захлопнул книгу и добавил не без язвительности. – Что-то еще?
– Нет, ну что ты! – воскликнула Яна. – Мы и так уже загостились, надо бы и честь знать. Да, Виктор?
Глаза ее лучились серебристым весельем и облик снова стал девичьим, невинным и озорным. От этих метаморфоз становилось не по себе.
