А лейтенант Мечников пытался понять, откуда так вдруг и так невовремя (последнее, правда, смотря с чьей точки зрения) возник этот каменнолапый скот. Подглядывал-подслушивал и, когда начальство приступило к угрозам, загодя на всякий случай подкрался? Дьявольщина, нужно было сесть так, чтобы видеть дверь! Хотя… Чему бы это, спрашивается, помогло?
Каменнолапый скот Дитмар отпустил, наконец, пленного, поднял и нахлобучил ему на голову слетевшую от рывка фуражку, щёлкнул каблуками… Скрипнули половицы, тихонько пожаловались на людскую скупость недосмазанные петли, негромко пристукнула, затворяясь, дверь… А когда эсэсы входили – что Дитмар, что тот, рассевшийся на столе – слышно не было совсем ничего… Здорово же они, сволочи, дрессированы… Или в те разы Михаил был слишком занят другим, чтоб обращать внимание на еле слышные скрипы-шорохи?
Ох, к чёрту всё это – и скрипы, и скрипунов. А вот почему вайсовский братец сказал "ваша фройлен"? Обезьяна все-таки хоть наполовину да соврала? Так которая ж из двух “фройлен” у них? Не спрашивать же – может, гансы вообще не знают, что девушек было две. Да и зачем тебе это “которая”? Слава Богу, если хоть одной удалось спас…
– Перспектива, вызвавшая у вас ярость благородную – только один из вариантов, – снова решил заговорить чёрный очкастый ганс. – Есть другие. Например, так: забираете свою неприглядн… ах, найн – ненаглядную фройлен с экзотическим именем… – (Значит, Вешка… или этот чёртов языкознатец спутал имя с фамилией?), – …и вам обоим создают условия все для безопасного перехода фронт-линии. Будет гарантирован абсолютный секрет: даже перед… э-э-э… барышней вы предстанете героическим освободителем. При этом имейте в виду: сведения, мне от вас нужные, не есть военная тайна. Разглашение их не сделается нарушением вашей присяги и офицерской вашей чести беспокойства не нанесёт…
Эге, а их эсэсовское благородие начинает, похоже, волноваться! Нет, внешне-то всё, как было: сидим, ножкой побалтываем рассеянно, по усатой физии выгуливаем снисходительно-самоуверенную улыбочку… Одна беда – акцент прорезаться начал. Не акцент даже – акцентишко. Далеко не чета тому, который утром, беседуя с Леонид Леонидычем, временами издёвочки ради подпускал в речь нынепреставленный братец этого вот… Ох, как же хочется тебя, гниду, да за братцем-то вслед!
Вслух Михаил, конечно, ничего этого не сказал. Особенно про “гниду” и “вслед” – к чему ж озвучивать то, о чём собеседник и без слов прекраснейше знает?
Вслух лейтенант Мечников выцедил злобно:
– Ну да, секрет… А через время заявится некто и станет меня обнародованием этого секрета шантажировать. Нет?
– Не будем загадывать, – предложил докторский братец. – Задачи следует решать по мере их поступления. Пока ваша задача не волноваться о будущем, а до будущего дожить. И не только самому дожить, но и обеспечить такую возможность очень изрядному количеству своих… э-э-э… соратников. Ваш политический начальник… разрешите не увечить язык произношением его фамилии – она очень сложна, как у всех земляков Сталина… Он весьма талантливый офицер, но уж так случилось: мне известны все его ближайшие планы. Например, место сбора ударных групп и сколько времени им отведено на пребывание в этом месте… Строго говоря, я не имею прямого отношения к операции “Русский медведь”, это акция совершенно другого ведомства… Так что от вас одного зависит, делиться мне сведениями с местной комендатурой, или… как это… помыть руки.
Михаил закаменел, до белизны стиснув свои лежащие на столе кулаки. А братец убиенного доктора упивался произведенным впечатлением:
– Только умоляю: не думайте плохого о своей фройлен. Я даже не пытался её допрашивать. Какой смысл? Всё, меня интересующее, простому инструктору медицины известно не может быть. Такую информацию получить тот способен, кто приложил направленное старание узнавать.
Он спрыгнул на пол, выпрямился, заложил большие пальцы за ремень. И крикнул:
– Битте, майн кляйне, ком!
На этот раз вошедший не крался. Вошедший впечатал в пол три бравых шага и гулко пристукнул каблуками:
– Вас вюншен зи, герр группенфюрер?
Михаил сперва даже не узнал голос – только подивился, как тонко, безвыразительно и не по-уставному было это выкрикнуто. Да ещё подумал о докторском братце: ого!
В петличных дубовых листиках и прочей эсэсовской абракадабре лейтенант Мечников не разумел ни бельмеса, но группенфюрер – это слыхивать приходилось, это чуть ли не генерал! Вот такого бы грохнуть, а там уж со спокойной совестью можно и самому…
Потом он всё-таки оглянулся мельком… то есть собирался-то мельком, но на деле так и закляк в неудобнейшей позе, словно прилипнув подбородком к плечу.
В трёх шагах от двери, вытянувшись во-фрунт (по-германски – прижав ладони к бёдрам и растопырив локти) стояла командир партизанского разведвзвода Мария Мысь.
Тот же ватник неопределённо-грязного цвета, та же юбка с недоповыдерганными репьями… Только стоптанные кирзачи были теперь надраены до ослепительности, а вместо кепки на рыжей стриженой голове красовался гансовский замысловатый гибрид фуражки с суконной ушанкой-дегенераткой. Да ещё ремень поясной… Был он затянут туго-претуго, но его всё равно перекособочивала тяжесть огромной кожаной кобуры. А лицо (и без того бледное, как у всех рыжих) сделалось вовсе полупрозрачным, конопушки на нём казались чёрными, и запёкшиеся губы казались чёрными, и поогромневшие глаза тоже казались чёрными, провальными – будто их чистую синеву сглотнули немыслимо раздавшиеся зрачки…
Недетским стало лицо. И ещё оно стало… Стало… Некрасивая красота – так бывает?
На Мечникова она не смотрела. Её по-уставному остеклянелый взгляд был устремлён в никуда поверх изящного группенфюрерского пробора и выражал безоговорочную готоность исполнить любой приказ. Вот только… Не слишком ли напоказна эта готовность? Языком Михиных однокашников выражаясь, не лепит ли эсэсовский мусор фуфло зелёное? Не берёт ли на понт прямого и честного, а потому неискушенного во вражьем коварстве советского лейтенанта?
Прямой-честный лейтенант оторвал, наконец, взгляд от девочки Маши и, еле сумев управиться с затёкшей шеей, прищурился на группенфюрера. Тот ответил снисходительно-самоуверенным извивом усов.
Знает ли этот чёрный очкатый таракан хоть что-то на самом деле? Всё, задуманное Зурабом, имело место прошедшей ночью. И на данный момент эсэс-генерал безо всяких шпионов мог допереть, что раз удары наносились тремя группами, то группам этим, скорей всего, где-нибудь назначено собраться… И догадка, что уцелевшим целесообразней двигаться к линии фронта ночью, тоже напрашивается; значит, на сборном месте эти самые уцелевшие, вероятней всего, будут дожидаться темноты; и значит, до темноты пленного можно шантажировать знанием пресловутого сборного места… ЯКОБЫ знанием. Потому что Маша могла дознаться о таких подробностях только впрямь будучи шпионкой и “приложив направленное старание узнавать”.
А шпионка ли Маша?
И без того вусмерть перепуганной девочке пообещали, например, сперва у неё на глазах пристроить под “собачьего мужчину” Вешку, а затем и саму, насмотревшуюся, туда же… Вот она и старается – не за совесть, а за вполне извинительный страшный страх. Правда, кобура… Ну так и что – кобура? Может, в кобуре этой и есть пистолет, но есть ли в пистолете патроны?
