Здороваемся. У него крепкое, сильное рукопожатие.
— Оказывается, есть не только королевская, но и актерская точность, — говорю я.
— А как же! — отвечает Высоцкий, не отводя открытого и выразительного взгляда светло-серых глаз.
— И получается?
— В основном — да. Но бывают, честно говоря, и сбои.
Мы проходим к моему столу, он усаживается. Двое моих коллег по кабинету с нескрываемым любопытством рассматривают посетителя. Один из них вскоре будет редактором «Правды» по отделу литературы и искусства и какое-то время спустя опубликует в той газете свою рецензию «Театр черной магии на Таганке», в которой не оставит камня на камне от любимовского спектакля «Мастер и Маргарита»… Этот «социальный заказ» запомнится надолго своими драматическими продолжениями.
А мы приступаем к беседе по существу письма. Поскольку я его хорошо проштудировал, прошу Высоцкого говорить то, что он считает для себя важным и нужным.
С первых же фраз становится ясно, что мой собеседник очень серьезно подготовился к разговору — открытому, доверительному. Еще одна приятная неожиданность: оказывается, он полемист, и притом неплохой; у него четкая, аргументированная позиция по поводу содержания статьи, широта и глубина взгляда на предмет обсуждения — песню, безупречная логика суждений. Превосходная культура речи.
Трудно передать полностью содержание разговора, ведь он продолжался целый час. Поэтому восстанавливаю по старым записям лишь некоторые, на мой взгляд, наиболее важные моменты.
— Между тем, о чем поет Высоцкий на самом деле, и тем, что он намерен сказать здесь, расхождений нет, — начинает мой собеседник. И продолжает:
— Я достаточно зрелый человек, с детских лет находился в нравственно здоровой, скажу больше — патриотически настроенной среде военных людей. Эта закалка, полученная «с младых ногтей», определяет доминанту и градус моего творчества, будь то театр, эстрада или кинематограф. Мой основной песенный репертуар посвящен святым для меня ценностям — дружбе, товариществу, честности и порядочности, верности долгу, переходящей, если так складываются обстоятельства, в самоотверженность, подвиг…
Если вы знаете хорошо мой песенный репертуар, то именно такого характера человеческие поступки интересуют меня в первую очередь.
Разумеется, мне есть что сказать и спеть «за», но есть и «против». Так вот, я категорически не приемлю малодушия и трусости, неискренности в отношениях между людьми и тем более предательства. Ну и, конечно же, пошлости во всех ее разновидностях.
На все это я имею право, как гражданин, ценящий свою страну и свой народ.
— Как вы думаете, — спрашиваю я, — почему авторы «Советской России» атакуют вас не по этой главной линии вашего творчества — тут вы на самом деле безупречны, — а как «певца» обывательщины, выразителя антиобщественных взглядов?
— Вы заметили, что тенденциозность их оценок проглядывается буквально в каждой строке? Могу предположить, что они выполняли чей-то заказ. И сделали это, как бывает обычно в таких случаях, неуклюже, топорно.
— Может, их не устраивает, смущает ваша песенная эстетика?
Высоцкий задумывается буквально на несколько секунд, а затем говорит, взвешивая каждое слово:
— Насчет эстетики скажу вот что: они же цепляются за отдельные слова, фразы и совсем не замечают целого! Моего отношения к самым разным людским проявлениям — от высоких до низких. В моих песнях есть и восхищение, и сострадание, и нежность, но есть и осуждение, презрение, отвращение к тупости, эгоистической расчетливости. Есть и вера, и отчаяние. Я хочу понять, почему человек может быть сильным духом, а почему дает «слабину».
Коли об этом зашла речь, скажу, как на духу, и о своих промахах, ошибках. Ведь я начинал работать в песне совсем молодым, еще в школе-студии МХАТа.
Мои первые песни рождались в узком кругу друзей. Они рождались из интереса к повседневной жизни моего окружения — соседей, «мальчишек с нашего двора», сверстников, людей, как принято говорить, несостоявшихся. Этим песням были присущи камерность, озорство, острая, порой язвительная шутка. Местами их исполнения были капустники, вечеринки, застолья. Словом, я самоутверждался, в том числе и с помощью куража, эпатажа, дворового жаргона. «Грехи молодости?» Возможно. Но не столько они, сколь желание выразить отношение к противоречиям жизни. К тому же я любил музыку, учился играть на фортепиано. Гитара стала потом для меня на все последующие годы не просто главным инструментом, а частью меня самого. Да и с музыкальным слухом у меня, кажется, все в порядке.
— А как же вы нашли свой, только вам присущий ритм исполнения, за который вам тоже досталось?
— Скажу — не поверите! Моя давняя любовь — Маяковский с его бесподобными стихами, их грубоватой нежностью и в то же время открытой митинговостью. Ведь не случайно же он сам себя называл «горланом». Следуя ему, не люблю петь вполголоса, вполсилы. А между тем городской романс, с которого я, собственно, начинал, мешал переходить на силу голосовых связок. Не отказываясь от него целиком, я, как умел и мог, соединял несоединимое. В итоге и получился Высоцкий.
Но вот что я никак не мог предположить, так это выхода моих песен за стены студенческого общежития, квартир, тех самых веселых и озорных студенческих капустников. «Песни для своих» запела вся страна! Значит, было, есть в них что-то такое, что привлекает людей! Поскольку на дворе была «магнитофонная эра», а качество магнитофонных лент оставляло желать лучшего, то получилось то, что получилось. К тому же ходит много подделок «под Высоцкого». И получается так, что за все это в ответе я один!
— Но, — пытаюсь возразить я, — авторы «Советской России» говорят о каких-то злонамеренных «москвичах», прежде чем сосредоточатся на вашей персоне?
— Знаете, о чем я думаю? О поразительной неосведомленности этих и им подобных авторов в существе дела. Во-первых, из пяти стихотворных цитат, приведенных в письме, только одна — моя. Остальные написаны А. Галичем, Ю. Кукиным и другими. Получается, ударили не только меня, поскольку цитаты вырваны из контекстов, они не отражают смысла текстов в целом этих талантливых авторов.
Во-вторых, они плохо понимают ту самую песенную эстетику, которой мы уже касались. У них все просто: коли я пытаюсь показать, к примеру, далеко не лучших представителей современного общества и использую для этого то юмор, то иронию, то сарказм, мое «вхождение в роли» они идентифицируют со мной самим. Что можно придумать глупее?!
По всему вижу, что та самая «особинка» Высоцкого, идущая от высокой меры самоуважения, внутренней собранности, природного обаяния и благоприобретенного артистизма, вовлекает меня в это необычное по накалу энергетическое поле. К тому же собеседник демонстрирует не только глубокий ум, завидную образованность, но и находчивость, дар полемиста. Время от времени я попадаю в затруднительное положение, хотя знаний и опыта мне тоже не занимать. Особенно это случается, когда речь заходит о театральных и музыкальных делах. Высоцкий тут в седле, да еще каком!
