– Любовь, благородство, сундук… А вы, женщины, думаете, что любовь – это когда о вас заботятся. Вы просто очень практичные… Вам наплевать на дружбу и даже наплевать на страсть. Вам нужна забота о вас… Тогда вас любят, вы считаете. А не заботятся, значит, не любят.
– А ты считаешь, не заботятся – значит, любят, что ли? – Лиза вспыхнула еще сильнее.
– Вы путаете заботу с удовлетворением ваших капризов, моя милая, – Федор залез себе рукой под майку и почесал живот. – Вам кажется, что если мужчина потакает каждому вашему мелкому желанию, он заботится и любит. А если нет, то сволочь и негодяй. Вот купил мужчина тебе мерседес, например. Подарил. Катайся. Подруги на опелях ездят или ниссанах кашкай, а ты на мерсе. Так нет же! Колесико спустило на дороге – ты вместо вызова эвакуатора звонишь ему: «Спасай, колесико у меня сдулось». А он в это время, может, мир спасает или шведскую принцессу как вариант… А ты ему: колесико! И не сменит тебе колесико – так он тебя не любит, а подругу твою ее муж любит, ибо тот примчится к ней в метро на станцию Проспект Мира, где она каблук сломала на своих дешевых туфлях.
Лиза хотела что-то сказать, но Федор продолжал:
– Вот Петр Петрович этот. Практичный человек. Он что, не любил Дуню Раскольникову? Да он ее вытащил из дерьма, разве не должна она ему быть благодарна за это? Разве это не дружба и страсть? Он ей помог и он ее хотел как женщину!
– Он перевез ее сундук… – напомнила Лиза. – Всего лишь сундук.
– Но сундук же – это практично! Она в сундуке хранит платья, он заботится о сундуке и ее платьях… Платья – это ее комфорт. Разве он не заботился? Разве не любил? Или вот, помнишь, тут по телеку шел фильм… Как он назывался? Про большие глаза на рисунках…
– Так и назывался – «Большие глаза», – напомнила Лиза.
– Да, точно, там мадам одна рисовала портреты детей с неимоверно большими глазами, а он… то есть ее муж – эти портреты удачно продавал. А раньше они были никому не нужны. И они оба стали богатыми и знаменитыми. Разве он ее не любил?
– Нет! – твердо ответила Лиза. – Он любил себя. Он продавал ее картины под своим именем. Это подло!
– Да как ты не понимаешь! – воскликнул Федор, приподнимаясь на диване на локте так резко, что чуть не свалился. – Никто не покупал бы картины у него, если бы он продавал картины жены. Люди любят покупать картины у автора. Это круто. Он это понимал. И, если ты вспомнишь, то ведь был момент, когда у нее была возможность сказать: «Я автор!» Когда один богатый клиент требовал автора. Что сделал он? Он стоял и с надеждой смотрел на жену, которая жевала сопли! Она стояла рядом и могла упустить известного клиента! А картина в его коллекции повлекла серию выгодных продаж! И муж это понимал, а она всё жевала и жевала… сопли свои. Он и сказал: «Я автор!» Сказал это, чтобы клиент не ушел, чтобы они зажили богато и счастливо. Разве это не любовь? Он что? Должен был сказать: «Вот моя жена, она автор»? Та, которая сопли жует…
– Да, он должен был так сказать, если любил, – твердо ответила Лиза.
– Тьфу ты… Странные вы, женщины, все-таки… Вам мерседес дарят, а вы все о сломанном каблуке в метро мечтаете…
Супруги замолчали. Федор, казалось, уснул. Лиза размышляла над случайно возникшей дискуссией: ей показалось, что именно так, разговорами по душам об общих впечатлениях, можно вернуть мужа к жизни, поднять его с того дна, на которое он сам себя опустил.
Она пошевелилась, пытаясь шорохом одежды разбудить Федора.
– Кто-то мерседес дарит, кто-то туфли в метро помогает сменить… – сказала она, не дождавшись реакции, и добавила тверже: – Кто-то на диване лежит просто, сама забота…
– Да, – подал голос Вульф. – Иногда просто жениться – уже забота… Для мебели…
Федор свесился с дивана, пошарил рукой по полу, где обычно всегда оставлял бутылку с водой, нащупал ее и сделал несколько глотков из горлышка.
– Я ж так и не рассказал. Петр Петрович, тот, кого кинула Дуня Раскольникова, перед свадьбой заказал мебель в новую большую квартиру и внес аванс. Аванс бы ему не вернули за мебель. Вот он и думал: может, жениться еще на какой несчастной? «Для мебели»?
Глаза Лизы вновь повлажнели. Она встала и пошла в ванную. Федор улыбнулся и, повернувшись на другой бок, лицом к спинке дивана, промычал:
– Все мы живем для мебели… Все…
Вся жизнь Лизы и Федора, как хорошо снятый фильм, кадр за кадром восстанавливался в памяти Мышкиной, как только она закрывала глаза. В душной камере следственного изолятора ей не мешали звуки, главное было – не видеть лиц соседок, серых стен, пыльного оконного стекла, скудно пропускавшего воздух через открытую форточку, разбавляя его молекулами коррозии решетки. Как только ее веки опускались и ресницы касались щек, качественная картинка сна воспроизводила этот многолетний сериал. Очнувшись после очередной серии, Лиза ловила себя на мысли, что если это кино, такое доброе и хорошее вначале, так круто поменялось, значит, виноваты не актеры, то есть не она с Федором, а сценарист, тот, кто это все выдумал. Или его просто поменяли. Так бывает в мыльных операх. Уходит хороший сценарист, и никакие, даже самые звездные актеры «не вытащат» фильм. Хотя… Жизнь Лизы Мышкиной, если посмотреть на нее как на снятое кино для домохозяек, скорее всего, была написана пьющим сценаристом. Когда он не пил, то в ее жизни был ласковый дедушка, портфель с зайчиком и клубника утром перед школой. Когда автор уходил в запой, ее жизнь отравляла пьющая мать, бандиты, унижения и грязь. Выйдя из запоя, автор сценария сочинил поездку в Москву, доброго Павла и любящего Федора. А потом снова алкогольный угар, и вот на страницах ее жизни начали проявляться буквы обвинительного приговора.
«Кто же ты, автор сценария моей жизни?» – думала Лиза, не открывая глаз, за пять минут до подъема, разбуженная какофонией тюремных утренних звуков.
Глава 13
На следующий день, оказавшись в обеденное время в Камергерском переулке в центре Москвы, как и условились, Артем послал Николаю СМС. Через пару минут трезвучием ответа Артемов смартфон сообщил, что Николай ждет на открытой площадке кафе театра Табакова. Артем уже через мгновение зашел в установленный на пешеходном переулке шатер кафе, где в плетеных креслах развалились посетители. По большей части это были народные избранники – депутаты Государственной Думы России, выглянувшие на ланч из соседнего переулка, где располагался второй подъезд нижней палаты российского парламента.
Артем кивнул знакомому депутату, занятому беседой с каким-то представителем регионов. Регионала всегда можно опознать по модным белым кроссовкам, диссонирующим с морщинами засаленного делового костюма.
Николай оказался крепким молодым человеком, до тридцати, одетым в джинсы, белую футболку и ветровку с нашитым на груди крокодильчиком. Артем вспомнил анекдот по поводу этого фирменного знака и улыбнулся. Николай расценил эту улыбку как приветствие ему и улыбнулся в ответ. Он привстал, в полусогнутом состоянии протянув руку для рукопожатия. Вытянуться в полный рост не позволило кресло, уткнувшееся в соседнее: на открытой площадке летнего кафе столы и кресла располагались очень плотно, за что Артем подобные заведения и не любил.
