В двадцать девять Вера возобновила свои копания в области психологии. Все чаще она стала задумываться о судьбах своей матери и бабушки, задаваясь вопросом, почему первая из них была так безжалостна ко второй в оценке ее отношений с мужем?
Однажды, наблюдая, как Татьяна Александровна в очередной раз отчитывала кого-то за попытку отрезать кусочек от пирога или торта, заготовленного для всеобщего застолья, Веру осенило: у бабы Даши и ее дочери было разное отношение к семье!
Для Татьяна Александровны семья – это не столько люди, сколько правила общежития, по которым пирог полагалось вначале предлагать гостям, а уже потом угощаться самим. А для бабушки семья и была тем самым пирогом, который невозможно поделить на части! Для нее дети и муж были одним целым. И потому нельзя было изъять из жизни ни одну из частей – отказаться от первых или развестись со вторым. Пирог этот мог быть не самым вкусным, не до конца пропеченным, подгоревшим, но резать его было ни в коем случае нельзя, и поэтому баба Даша никогда не выбирала между мужем и детьми. Такая постановка вопроса не приходила ей в голову!
Но почему же для Татьяны Александровны была так очевидна неделимость пирога до застолья и так не очевидна неделимость семьи в сознании бабы Даши? Почему взрослая женщина, сама давно мама и бабушка, продолжала думать, что ее мать променяла их с братом на мужика? Как она не могла догадаться, что баба Даша просто выбирала семью? Всю целиком. Какая есть. Какая досталась.
Интерес к проблемам взаимоотношений полов и поколений был настолько велик, что Вера, недавно отметившая свое тридцатилетие, решила поступать на психологический факультет. Параллельно с этим она все активнее старалась контактировать с мужем, говорить с ним о своих переживаниях, вызывая на обсуждение наболевших вопросов. Но Андрей лишь сильнее закрывался и отдалялся от жены. Вера была в растерянности: почему изучение теории психологии не помогает решать практические задачи в собственной жизни? В итоге она спасовала и не явилась на последний экзамен.
Она помнит, единственное, чему тогда порадовалась, – что не сказала о своей затее матери: слишком хорошо Вера помнила ее уничтожающий взгляд, когда бросала литфак. На этот раз Татьяна Александровна была не в курсе событий, но дочь все равно боялась смотреть ей в глаза и была уверена, что никогда больше не вернется к психологии. Однако через несколько месяцев потребность найти причины непонимания в отношениях с мужем снова взяла верх.
Теперь внимание Веры привлек другой аспект: все проблемы – родом из детства. Она анализировала поколения до и после себя: «Что я унаследовала от бабушки, что – от мамы? Что передам своей дочери?» Вера осознала, что является неотъемлемым звеном цепочки «бабушка-мать-дочь-внучка», которую невозможно разорвать.
Во всяком случае, и баба Даша, и Татьяна Александровна, и сама Вера жили всю жизнь с одним и тем же мужчиной, при этом первая из них никогда не задумывалась, кто прав – кто виноват в отношениях, всегда подстраиваясь под мужчину, каким бы он ни был. Вторая считала во всем виноватым мужа, «подстраивая» его под себя. А третья постоянно испытывала вину за то, что никак не может найти способ, чтобы не приходилось ломать ни мужа, ни себя.
Вера мечтала о встречном движении супругов друг к другу, о возможности спокойно обсуждать, что и кто из них думает и чувствует, чтобы обиды и недомолвки не копились, не разрывали всех в клочья, достигнув критической массы. Но больше всего Землицыной хотелось, чтобы ее дочь стала самым свободным звеном цепочки и научилась, как сейчас модно говорить, «выстраивать партнерские отношения», чтобы ни она не тяготилась мужем, ни он ею – ни на каком из этапов их совместной жизни. Чтобы Маша никогда не оказалась в такой тактильно-эмоциональной изоляции, как Вера после десяти, а потом и после пятнадцати лет брака.
Честно спрашивая себя «Счастлива ли я, будучи замужем? Любима ли я?», Вера, к своему ужасу, однозначно ответить «да» не могла ни в первом, ни во втором случае. Наверняка подобными вопросами никогда не задавалась ее бабушка. Не по своей воле в молодости вырванная из деревни, она была брошена в одиночку барахтаться в непонятном ей городе. Такие бабы даши, как она, ничего не выбирали, просто брали ту кость, что досталась, и грызли до конца жизни. Ее с детства напитанная смирением душа могла приспособиться к любым условиям и при этом совершенно не озлобиться.
Настоящая и сильная, бабушка всегда знала, что справится со всем, что бы ни случилось. И при царе, и при коммунистах, и при демократах ее существование мало чем отличалось бы – она также рано вставала бы и трудилась до глубокой ночи, заботясь о своей семье. Ее внутренняя, почти не осознаваемая ею самой жизнь была простой и здоровой, как вековое дерево, корни которого проросли в глубь земли и так прочно слились с ней, что никакие ветры извне не могли пошатнуть мощный ствол.
Вера, напротив, чувствовала себя слабой, измученной, слишком сложной и хрупкой для реальной жизни. Ей казалось, что она делает для достижения желаемых отношений в семье все, что только возможно: постоянно контролирует и анализирует свое состояние, отеле-живает эмоции каждого члена семьи и осознает связь переживаний с поведением, за которым обязательно должна стоять какая-нибудь неудовлетворенная потребность… Но почему почему все равно не возникает взаимопонимания с мужем, почему не удается вернуть его влечения к себе, почему рушится их последний оплот – доверие? Как можно доверять человеку, который отказывается объяснять свои поступки, а супругу обвиняет в том, что она на него давит, как танк? И что теперь делать с озвученным Андрею желанием развестись с ним? Хотела ли Вера этого на самом деле?
Как всегда во время раздумий, она покрутила на пальце обручальное кольцо. Вот уже пятнадцать лет она не снимала его и почти забыла, какой секрет оно скрывает. Вера надела кольцо на другую руку, представляя себя разведенной женщиной. Посмотрела на растопыренные пальцы. «Так странно… Из-за этой метки я навсегда останусь будто и замужем, и в разводе одновременно», – подумала она и потерла родинку в виде горизонтальной полоски на безымянном пальце правой руки.
В детстве Вера считала родимое пятно волшебным и мечтала, будто принц уже надел ей кольцо, когда она спала, и скоро обязательно приедет за ней. Скоро (по юношеским меркам) не получилось. И ждать пришлось аж до девятнадцати лет, когда она познакомилась с Андреем. Через год он надел ей на палец обручальное кольцо, более широкое, чем диктовала тогдашняя мода. «Это чтобы навсегда скрыть им следы от ненастоящей помолвки с принцем», – объяснила себе Небова, только что ставшая Землицыной.
Вера улыбнулась милым воспоминаниям, вернула кольцо на правую руку и продолжила вязание, сидя на террасе черногорского коттеджа. Терзаемая тяжелыми раздумьями, читать она даже не пыталась – все равно через полстраницы мысли возвращались к собственным проблемам, а не чужим, пусть даже талантливо описанным на бумаге, а вот вязание действовала умиротворяюще. Монотонные движения спицами или крючком вводили в транс и немного снимали внутреннее напряжение, несмотря на вязкую рефлексию.
Все-таки рукоделие – мощная, отработанная веками вещь: начинаешь что-то делать руками, и желание убивать и крушить тех, кто тебя не понимает, постепенно гаснет, от агрессии и отчаяния намечается путь к спокойному принятию и поиску выхода из неразрешимой ситуации. Вся жизнь начинает восприниматься как собственное творение, полотно, которое день за днем, петля за петлей ты создаешь сам. И тебе становится не так страшно, потому что ты видишь результат, ощущаешь его пальцами: движение руками – вот петля, и еще, и еще. Ты полностью контролируешь процесс, можешь придумать и воплотить любую вещь, любой узор, сама решить, когда хватит, а если что-то не получилось – распустить и слегка помятую пуповину нити снова намотать на клубок, из которого опять может родиться что-то новое и прекрасное. Никто и не заметит твоих неудавшихся попыток. И не осудит.
