Он не стал больше ничего объяснять, однако попросил жену взять для раздумий еще три месяца, которые им может предложить суд, прежде чем выдаст свидетельство о разводе. Сегодня Вера не смогла отказать ему в просьбе.
– Кстати… – сказала она. – Мы с Машей подумываем о переводе ее на домашнее обучение. Так она будет успевать гораздо больше.
– Да, она говорила мне. Я поддерживаю. Тогда она сможет изредка ездить со мной.
– Вот как? – удивилась Вера.
– Да, побольше узнает о журналистике, попробует себя. Надо уже думать о профессии.
– Ты желаешь ей такой профессии?
– Я желаю ей найти дело по душе.
«Здравствуйте! Зашевелился, когда уже поздно, – подумала Вера. – То “давай еще три месяца подумаем”, то пусть “дочь со мной иногда ездит”, то наконец сам что-то сказал про эту Асю. Ничего, конечно, внятно не объяснил, но хотя бы стали понятны его намерения».
– Мы еще не решили окончательно про перевод на домашку, – произнесла она вслух.
– Согласен, надо как следует все взвесить.
Вера надеялась, что горе сблизит ее родителей, но и после похорон отец предпочел по-прежнему жить в квартире матери, теперь в полном одиночестве. Татьяна Александровна была слишком гордой, чтобы навязываться, кроме того, она считала, что ее участие в случившемся более чем красноречиво дало понять, что муж ей не безразличен. А вот он своим поведением демонстрировал ей обратное.
– А может, он ничего не демонстрирует, мам? Просто он пока не в себе? – спросила Вера. – Всё произошло так неожиданно. Возможно, он думает, что душа Галины Ивановны еще сорок дней будет находиться в квартире, и он не хочет оставлять ее одну?
Татьяна Александровна ничего не ответила. Вера решила сама поговорить с отцом.
С детства у нее были странные отношения с ним – такие… будто бы их нет вовсе. Не в том смысле, как бывает, когда отец не принимает участия в воспитании детей, а иначе: всегда всем заправляла мать, а он был незаметным, но важным фоном. Незаметным – потому что никогда безапелляционно не высказывал своего мнения, не шумел и ни на чем не настаивал, важным – потому что без него становилось душно, будто перекрыли кислород.
Валентин Георгиевич был небрит, растерян, он сидел в комнате с задернутыми шторами и завешенными зеркалами, словно окаменевший.
– Ты не ходишь на работу? – спросила Вера.
– Взял за свой счет, – еле слышно ответил он.
Дочь осмотрелась и предложила:
– Давай тут все помоем. Бабушке не понравилось бы такое запустение.
– Я звонил, домработница в отпуске, – равнодушно произнес он.
– Ничего, мы справимся сами. Поможешь? Давай первым делом проветрим, тут воздух спертый, – Вера направилась к наглухо зашторенному окну.
Отец резко вскочил и преградил ей путь:
– Нельзя!
– Папа, – Вера ласково взяла его за руки и усадила обратно на стул. – Папа, она была человеком науки, вряд ли ей ценны все эти суеверия. Зеркала оставим, если хочешь. Но окна мы откроем. Хорошо?
Она внимательно смотрела в глаза отца до тех пор, пока он не кивнул одобрительно.
– Вот и правильно. А после уборки мы поедим и помянем ее.
Валентин Георгиевич, как чаще всего бывало в его жизни, безвольно последовал за женщиной: сначала это была его мать, потом – жена, теперь вот – дочь. Несколько часов он молча машинально выполнял поручения Веры, потом с жадностью поел, немного выпил, и его пробило на слезы.
– Папа, послушай, ну что ты тут сидишь один, – решила использовать момент дочь, – может, тебе стоит вернуться домой, к жене?
– Зачем? Я ей там мешаю. Я ей не нужен.
– Это неправда. Она же сразу приехала, как только узнала о беде. Разве ты не видел – она трое суток почти не спала, следила за тобой, организовывала похороны, встречала родню. Ты хоть заметил, что прилетал дядя Рома с детьми? Что мы приезжали всей семьей?
Валентин Георгиевич покрутил головой, будто отмахиваясь от стаи мошек. Он ничего не помнил.
– Поверь мне… – Вера как можно убедительнее посмотрела ему в глаза. – Она ждет тебя, пап.
– Кто? – искренне удивился он.
– Мама, – объяснила дочь.
– Моя мама умерла, – измученно произнес он.
– Тебя ждет моя мама, – уточнила Вера, – твоя жена.
– Моя жена… Ты знаешь, что она никогда меня не любила? – вдруг спросил отец.
– Что ты такое говоришь, па?
– Правду я говорю, – серьезно сказал он.
Он налил себе еще вина, которое было найдено в закромах Галины Ивановны и поставлено на стол часом ранее.
– Может, тебе хватит уже? – Вера в нерешительности взяла бутылку, чтобы убрать ее в холодильник.
– Может, и хватит. Вот и я полгода назад подумал: «Может уже хватит?» – его подбородок задрожал. – Я… я всю жизнь стараюсь, терплю, пылинки с нее сдуваю, а всё равно для нее пустое место.
– Папа, ну с чего ты взял? Просто она человек такой… непростой. Тяжелый, я бы даже сказала. Я сама с ней долго не выдерживаю.
– А я долго выдержал. Меня в этом не упрекнуть, – в его голосе прозвучали нотки обиды.
– Так я и не упрекаю. Пап, ты знаешь, как она скучает, ждет тебя…
– Это она сама тебе сказала? – с надеждой перебил Веру отец.
– Нет, но видно же.
– Видно… – усмехнулся сильно постаревший Валентин Георгиевич. – Знаешь, я всё думал, что без нее не смогу. Что с ней по-любому будет лучше, чем без нее. А оно, видишь, как…
– Папа, да что случилось? Тебе что-то показалось?
– Нет, доча, не показалось. Она тебе рассказывала когда-нибудь про свою любовь?
– Какую любовь?.. К тебе?
– Ко мне, – усмехнулся отец. – Нет, про это она не могла рассказать – слишком честная. Как она может рассказать про то, чего нет и никогда не было?..
Вера поняла, что сейчас лучше не перебивать отца, и молча пододвинула ему под руку тарелку с закуской, чтобы его не развезло окончательно.
– Знаешь, какая она была красивая в молодости. М-м-м… Я когда ее первый раз увидел – обомлел. У меня сомнений не было, что она из аристократической семьи: осанка, черты лица, голос, взгляд такой… улыбка сдержанная – вылитая артистка. Я в научной среде вырос, но таких не встречал. Я сразу понял, что это моя женщина – одна на всю жизнь. Вот так-то.
Отец потянулся к бутылке, но Вера сама немного плеснула ему на дно бокала и подала большой кусок сыра.
– А она меня умом выбирала, – прожевав, продолжил Валентин Георгиевич, – не сердцем. Если бы не видел сам, как она любит тебя, Машу, подумал бы, что у нее вообще сердца нет.
