Чуть позже, сидя в пустом кабинете, я смотрел в огромные, не обработанные на компьютере, широко раскрытые глаза Вуда. Когда завершились съемки сцены, а с ними и работа на день, он переоделся в обычную одежду (теперь на это уходило всего минут тридцать). Впрочем, даже без ушей, парика и мохнатых ступней он все равно оставался вылитым Фродо.
В контексте фильма вопрос таков: кто такой Фродо?
«Возвращение короля» показывает полный душевный и психологический упадок героя: подточенная в двух первых фильмах скала его характера наконец начинает осыпаться. Это требовало от Вуда примерно того, что Серкис делал с Голлумом.
«Некоторое время он цепляется за мысль, что все это – пагубное влияние Кольца. Это его меняет. Он не хочет, чтобы было так, но его оборона пробита. И это очень интересно. Здесь есть с чем поиграть».
Он признал, что в период съемок ему было сложно психологически переноситься из наивной, юношеской фазы в темную и мрачную. «Мне приходилось не просто погружаться в темноту, а бросаться из крайности в крайность, потому что сцены снимались не по порядку».
Особенно сложно давалась работа над вторым и третьим фильмами, когда одна куча камней как две капли воды походила на другую, но нужно было вспоминать, в каком психологическом состоянии находился герой в каждый момент. Они даже шутили: «На каких пустынных камнях снимаем сегодня, Пит?»
Теперь, получив возможность сосредоточиться на истинной тяжести Кольца, он даже чувствовал облегчение.
«На склоне горы он теряет самообладание. Он отстраняется от реальности. Играть это было страшно, ведь играть надо было хорошо, чтобы ни у кого не возникало сомнений, а отталкиваться мне было не от чего. У меня был только сценарий. Ничего подобного я не мог и представить… Это было настоящее безумие».
Игру Вуда на финишной прямой трилогии часто недооценивают, и напрасно. По сюжету Кольцо становится для Фродо тяжкой ношей. В некотором роде то же самое можно сказать и о Вуде, для которого тяжкой ношей стала эта роль. Фактически ему пришлось работать в обратном направлении: создавать образ, а затем постепенно отказываться от него.
«Знаете, что странно? Каждый год мы возвращаемся сюда, думая, что так будет до конца нашей жизни. Это дает нам ложное чувство безопасности. И все действительно так. Но я подозреваю, что мы все вздохнем с облегчением, когда все закончится. Завершив работу, мы сможем жить дальше».
Зима в тот год была немного мягче, поэтому после обеда я остановился возле кафетерия – по-прежнему крытого гофрированным железом, – чтобы побеседовать с другим хоббитом. Догадавшись, что я заглянул на студию, чтобы собрать материал для статьи, он сам подошел ко мне, надеясь поболтать. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как он получил работу на «Stone Street». Он был невысок, хотя и повыше хоббита. При этом все его черты – нос, щеки, ямочка на подбородке, которая делала его лицо похожим на мешок с яблоками, – казались типичными для Шира. Нарядно одетый по моде Хоббитона, он стоял на мохнатых ногах, напоминая типичного хоббита с рисунков Алана Ли. Образ завершал огромный кудрявый парик, который вполне мог сыграть собственную роль в истории.
«Я Питер Иствуд», – представился он, протягивая мне руку. Он сказал, что должен был стать дублером Шона Эстина, но не пояснил, почему с этим не сложилось (вероятно, дело было в том, что он не слишком походил на Шона). «Но я был одним хоббитом, потом другим хоббитом, потом гномом на совете у Элронда, а теперь я снова первый хоббит».
Он сыграл недотепу, который предпочел съесть булочку с глазурью, вместо того чтобы поцеловать свою зазнобу в расширенной версии «Братства Кольца». Он заговорщицки шепнул мне, что в тот день они снимали таинственный праздник. Посмотрев по сторонам, чтобы никто его не услышал (хотя рядом было полно народу), он сообщил, что это свадьба Сэма.
«Я работаю налоговым инспектором, – сказал он, – когда не играю хоббита».
Через несколько дней ему предстояло вернуться к многочисленным декларациям, подаваемым в Государственную налоговую службу Новой Зеландии.
* * *
В тот день я вернулся в великолепный Золотой зал, который воссоздали в третий, а возможно, и в четвертый раз – точное число его реконструкций никто уже не помнил. Там собрались победители битвы у Хельмовой Пади. Наблюдая за соревнованием Леголаса и Гимли (которые пили за кадром), Гэндальф и Арагорн тихо обсуждали шансы Фродо – Иэна Маккеллена и Вигго Мортенсена снимали средним планом на фоне точно срежиссированного роханского веселья. На прогоне ассистенты режиссера переходили от стола к столу, объясняя бородатым актерам массовки, как гуляют в Средиземье.
Казалось, первый дубль идет хорошо, но тут камера медленно наехала на Гэндальфа и Маккеллен, не сдержавшись, закончил сцену, подняв большие пальцы – не слишком точно копируя Фонзи из «Счастливых дней». Атмосфера праздника была заразительна.
Из динамика раздался хохот Джексона: «Спасибо, сэр Иэн, но теперь давайте еще раз».
Со второго дубля Маккеллен без труда справился со сценой.
«Может, еще один, на удачу?» – предложил режиссер.
Позже в маленькой приемной, где раньше находилась канцелярия лакокрасочной фабрики – фильм снимался на первом этаже и там же располагался кабинет Джексона, где он порой собирался с мыслями, – Маккеллен рассказал мне о том, что сделал за день.
«Питер хотел обострить некоторые моменты сюжета. Кроме того, ему хотелось показать отношения Гэндальфа и Фродо – они не встречаются до самого конца картины, но постоянно думают друг о друге [та самая сверхъестественная связь]. На дополнительных съемках часто расставляются эмоциональные акценты».
Стоило британскому актеру расстаться с белой мантией и бородой, как он переставал походить на Гэндальфа (в отличие от Вуда, который оставался Фродо). Довольно быстро он заговорил о скором окончании работы над проектом – это была его последняя неделя.
«Вряд ли я когда-нибудь попрощаюсь с Новой Зеландией, – сказал он, намекнув, что они с Джексоном хотят поработать над другим проектом, но при этом не над «Хоббитом». – Когда находишь людей, с которыми приятно работать, зачем прощаться с ними? Питер Джексон, несомненно, один из немногих хороших режиссеров со стажем. Мне нравится его студия. Мне нравится, что она далеко от центра… Все здесь идет от души».
Надеялся ли он получить какой-нибудь подарок на прощание? Обмен памятными подарками давно вошел у них в традицию.
«Я получил немало, – сказал он, имея в виду дверные ручки в виде ящериц из Ортханка, ключи от Бэг-Энда и посох, который он повесил в пабе в Лаймхаусе. – Я не знаю, положен ли мне еще какой-нибудь подарок».
«Может, шляпа?»
«На что мне она?» – удивленно спросил он.
Еще при первой встрече в Каннах я заметил, что Маккеллен держит Гэндальфа на почтительном расстоянии от себя. Он говорил, что ему повезло «воплотить» легендарного персонажа, описывая его, как друга.
