Ну, снова грузинское пиршество (как им это удается – не знаю, ведь небогатые же все люди!), хинкал, дружба – рекой, а потом проводы на зестафонский поезд в Тбилиси. Проводы с бочонком вина. Не знаю – литров десять, а может, и двадцать – такие тяжести были мне тогда по плечу.
А в Тбилиси – встреча на рассвете, Саша Басилая встречал, снова – ранний хинкал, номер в гостинице «Иверия», долгие разговоры о мюзикле «Свадьба соек», который предстояло нам после написать. У меня с собой из Москвы, помню точно, 800 рублей, которые я ну никак не мог истратить, не дают. Деньги не бог весть какие, но посидеть вечером с друзьями вполне достаточно. Да еще с моим бочонком вина.
Приглашаю Сашу и его друзей по группе «Иверия» на ужин и беру с него слово, что стол держу я, и никаких грузинских фокусов, потому что гостя надо уважать.
Наступает вечер. Спускаемся вниз. Стол накрыт в довольно просторном зале. Сходятся гости, я почти никого не знаю – десять-двадцать-тридцать человек, многие с дамами, похоже на свадьбу. Начинаются тосты. Официанты шустрят, гости прибавляются, вино, бутылочное, возят каталками – сразу бутылок по пятьдесят. Понимаю, что мне не рассчитаться за эту скатерть-самобранку. Ну ничего, соображаю, одолжу пару тысяч у Саши, но душа вон, Москвы не опозорю.
– Саша, – говорю, – мы же договаривались, что за стол отвечаю я.
– А вы и рассчитаетесь! Но неужели мы будем разливать ваш бочонок вина?
Подхожу к официанту за приговором, хочу, мол, выступить.
– Я все уже подсчитал. С вас сто двадцать рублей.
Грузинские дела! И беседы на эту тему можно вести с кем угодно, но не с грузинами.
А еще через пару месяцев ожидаю к себе на дачу, в Юрмалу, посланца «Иверии», одного из авторов грузинского варианта «Свадьбы соек», самого смешного артиста этой любимой в Грузии группы, Каху. Собираюсь на станцию, на всякий случай с собой пару сумок (уж они обязательно выступят) – под кахетинское, под «Мукузани», под «Саперави». А он сходит с электрички с тоненькой папочкой, а в папочке – либретто, подстрочный перевод пьесы и – о, удивление! – никакого «Мукузани». Правда, извинился, что приехал не совсем как грузин, торопился. Ну, да ведь не пить же приехал – с этой встречи и началась «Свадьба соек» по-русски, которую вы, может быть, знаете.
В Юрмале с вином и тогда, и теперь хорошо, и сумки пригодились – набираю болгарского (нарочно болгарского) вина, дома никого нет, и работа начинается. Переводы я записывал Кахиной хорошей, только из-за границы, ручкой «Паркер», которую, прощаясь, реквизировал у него.
– Аванс! – сказал я.
– Ради бога! – сказал Каха с обидой.
Но это был и аванс, и расчет за всю работу. По-моему, больше ничего я за «Свадьбу соек» не получил.
А текст ниже напечатанной и ставшей суперпопулярной в грузинских питейных заведениях песни «Два кувшина» Каха перевел мне так:
– Ну, это народная песня. Ну, в общем, было два кувшина: один – с ручками, другой – без ручками…
Жили-были два кувшина,
Вай-вай!
Высотою в два аршина,
Вай-вай!
Молоко в одном держали,
Вай-вай!
А в другом – вино «Гурджани»,
Вай!
Сколько раз они слыхали
Вай-вай!
По-грузински слово нали
Вай-вай!
Из какого пить кувшина?
Вай-вай!
Молоко – не для грузина,
Вай!
День гуляли, два гуляли,
Вай-вай!
Все кричали:
Нали-нали
Вай-вай!
Неизвестно – в чем причина?
Вай-вай!
Но разбились два кувшина,
Вай!
Купим новые кувшины,
Вай-вай!
На Кавказе – много глины,
Вай-вай!
Все не вечны, все там будем,
Вай-вай!
А пока – послужим людям,
Вай!
Нетелефонный разговор
Слышу, как бы слышу ваши вопросы о моих личных человеческих отношениях с людьми, благодаря которым мои песни стали вашими любимыми песнями. Но вас-то интересует именно то, о чем так опасно рассказывать, чтобы не обронить лишних сведений (лишние сведения – это сплетни). Особенно когда дело касается женщин. О композиторах я уже так или иначе рассказывал. Что касается мужчин-исполнителей, то я хотел бы здесь высказать благодарность Иосифу Кобзону, Валерию Леонтьеву, Эдуарду Хилю, Игорю Скляру, Валерию Сюткину, Славе Малежику, Юрию Антонову, Сосо Павлиашвили, Александру Малинину, Филиппу Киркорову, группе «Лесоповал». Список утверждается?
О женщинах же разговор особый и отдельный. Чтобы совсем никого не обидеть, точнее – чтобы совсем никто не обиделся, надо бы этой главы и не писать.
Что свойственно всем моим поющим подругам, как одной? Все, как одна, не знают, чего они хотели бы спеть! Ко мне сейчас нет очереди за песнями (растаяла, потому как мода переменчива), и единственно, чем я могу заявить, что я еще не умер, – это новая хорошая песня. Хит! И у меня появилась возможность призадуматься: что – я стал писать хуже или появились другие, которые пишут лучше? Должен отрицательно ответить на оба эти вопроса, хоть дело тут, может быть, еще и в музыке.
Вот появилась у меня как-то со своим продюсером молодая певица Катя Лель. А у продюсера – японский ресторан. Да не один. И кто я для него? Башмачкин. Показал я им несколько сочинений, готовых, с музыкой, до одних стихов дело не дошло. Не спросили. Реакция:
– Ой, какая хорошая песенка для Тани Овсиенко!
– Ой, это же ну прямо Алена Апина!
Продюсер:
– Михаил Исаевич! Давайте я буду предлагать исполнителям ваши песни.
– Да вам-то самим что – ничего не нравится?
– Нравится. Но это – не я. Я – не такая!
А какая ты, Катя? Какая ты? Пока не ясно. Самый раз бы тебе попросить стихи, поработать вместе с мэтром, глядишь, и выпустишь свою «Погоду в доме», без которой не стать тебе Ларисой Долиной. Нет, они приходят за готовым хитом. А вдруг белый гриб растет прямо под уличным фонарем? Не растет.
Это я не к тому, чтобы обидеть лично Катю Лель, обидевшую меня. Это к тому, о чем я сказал раньше: не знают, чего ищут, не знают, что из чего вырастает, а фанаберия у всех – выше крыши. Пионерское воспитание. Пока писал, появилась на телефоне Катя Лель – одна песня ей все же показалась. Ну, лиха беда начало!
«Алла Борисовна. Алла. Аллочка». Именно с Аллочкой встретился я в начале своей и в самом начале ее творческой дороги. Шестнадцатилетняя девочка часто мелькала в коридоре и комнатах долгожительницы – радиопередачи «С добрым утром!» Очевидно, ее опекал кто-то из редакторов, уже разглядевший в ней потенциальную звезду эстрады. Не помню, как она была одета, но почему-то втемяшилась мне в голову школьная форма с фартуком. Наверное, это мираж.
Такой же, как легенда обо мне в той же редакции: Танич к нам заявился летом в сандалиях на босу ногу. Вот до чего был нищ! А я, человек с юга, просто привык носить сандалии на босу ногу. Зачем летом носки, жарко! Да и на нашем языке, придумавшем «авоську», сандалеты с итальянского переведены как босоножки, а это предполагает босые ноги, без носков. Хотя и нищ, по совпадению, был вполне.
