В этот вечер я впервые узнал, что такое шашлык по-карски (это когда баранина подается с парой почек вдобавку) и как это сладко – иметь отношение хотя бы и к чужой славе.
Песня приводится полностью как окончание моей и Яна Френкеля затянувшейся безвестности.
Подмосковный городок,
Липы желтые – в рядок,
Подпевает электричке
Ткацкой фабрики гудок.
Городок наш – ничего,
Населенье таково:
Незамужние ткачихи
Составляют большинство.
В общежитии девчат
Фотокарточки висят,
Дремлют ленты на гитарах,
И будильники стучат.
А в хороший вечерок
Заглянул на огонек
В нашу комнату девичью
Бывший флотский паренек.
Вышло так оно само –
Написал он мне письмо,
И девчонки к новоселью
Подарили нам трюмо.
Мы на фабрику вдвоем
Утром рядышком идем,
То ли, может, он со мною,
То ли, может, я – при нем.
Фотографии висят,
И будильники стучат,
Но одной гитарой меньше
Стало в комнате девчат.
Ходят девочки в кино,
Знают девочки одно –
Уносить свои гитары
Им придется все равно!
Пятьдесят один процент
Теперь, когда «Лесоповал» с его десятью многотиражными альбомами давно уже стал брендом в русскоязычном мире, пытаюсь вспомнить – как мне такое вообще взбрело? «Перебиты-поломаны крылья»?
Я что, заранее просчитал беспроигрышность темы, как наше, неизбывное? Или сознательно пристроился в хвост тому розенбаумовскому «Гоп-стопу» или тому самолету, из которого упал на тайгу алешковский «Окурочек»? Ничего подобного и в голове не держал! И не такой я умник.
А просто, очевидно, копилось, назревало – ведь я не только шесть лет волей беспощадной моей судьбы прожил среди отрицаловки. И часть детства моего прошла в городе, который и даже назывался по-воровскому – Ростов-папа! И песен таких во мне, необнаруженных, жило и мычало множество.
Но только что мычало. И когда Лидушка моя принесла в дом песни Алеши Дмитриевича, они денно и нощно звучали у нас и были достойны восторга и удивления. Русский, нерусский ли цыган пел, добираясь до нашей души – озорно, музыкально, трогательно:
В поле – маки, васильки,
Все они мне любы!
Васильки – глаза твои,
Маки – твои губы.
И не в ладах с русским языком (он поет в одной песне: «Женюсь (с ударением на «е») на тебя!» А все равно достает! Заражает, как частушка.
Мент приходит –
Жулик спит.
Мама, я жулика люблю!
А Лидушка все меня соблазняет, все подстрекает: «Ну, слабÓ тебе такое написать?»
Потом Володя Матецкий, молодой, честолюбивый, зашел как-то с гитаркой. Попели-поиграли, до «Мурки» доигрались. Тут мне и подумалось – что за дивная судьба у простенькой, казалось бы, жиганской этой стилизации! А мне что, и впрямь слабо? Нет, не тот я человек, который сдается. Да и «Мурку» кто-то же сочинил! Может быть, я?
Подумал я и попробовал, и показалось – как бы что-то намечается, если и не так искренне и задушевно, то – похоже. Например, песня о Таганке, она называлась «Ждановский район». Теперь мало кто знает, что Жданов – один из сталинских опричников. Напоминаю.
Когда-то здесь
Была тюрьма,
А Черный ворон
Все летает,
Стоят высокие дома,
А мне Таганки
Не хватает!
Но мы не лезем
На рожон,
И мы воруем,
Отдыхая,
Но это – лажа,
Чтоб район
Носил бы кличку Вертухая!
Так, песня за песней, появились на свет «Генриетта из райсовета», потом песенка о швейцарах из «Метрополя», бывших бойцах невидимого фронта, совсем уж воровская «А у вас – замочики, а у нас к ним – ключики». Написалась и вполне мускулистая, с интонацией, песня «Ча-ча-ча!»:
Обе ручки – не мои
На пиле двухручной…
И герой появляется: ему «на воле – как в тюрьме, а в тюрьме – как дома!» А как его зовут? А зовут его Вова Муха, и цикл будет называться: «Песни Вовы Мухи, бывшего малолетки». Мне показалось, что «бывший малолетка» – это озорно.
И стало любопытно сочинять монологи этого нового для меня героя. И тем «иззарешеченных» оказалось навалом, без ограничения, потому что и в лагере, и в тюрьме хоть и своеобразная, но все-таки жизнь. Жизнь!
Теперь попробуем и на вечно больную у нас национальную мозоль наступить, по-лагерному:
А кто ты есть,
Нам все равно,
У нас людей – полным-полно,
И в зоне – много
Всякого народу! –
А кто ты есть –
А кто бы знал! –
У нас интернационал,
А пятый пункт –
Когда выходим на свободу.
Потекла темочка, из ручейка в речку стала превращаться. И совсем хулиганский появился «Педсовет». Сейчас узнаете, что за «пед» имелся в виду:
А мы с тобою
Девочек кадрили,
А ща уже
Никто не разберет –
И как тебя, Василий,
Запедрили,
И как пошел ты
Задом наперед?..
А мы с тобою
Девочек кадрили,
Но что-то
Перепутал белый свет:
Сейчас у нас –
Педрила на педриле,
А ты так даже входишь
В Педсовет!
Словом, написалась целая неожиданная для меня самого программка. Володя приходил и играл совсем новорожденную музычку. Было весело. Рождалась неведома зверушка.
Наскоро записав «демку», появились мы на Басманной, в студии «Гала», одной из первых профессиональных и авторитетных московских студий. Волновались – так, крупным планом, «блатата» еще не засвечивалась, что скажут? Но «Гала» сказала: «По рукам!» И молотком по башке: «Продано!»
И встал вопрос о записи: кто? Пришли в голову Кальянов, может быть, Цирикати (этот и чечеточку сам бы сбацал!). А я, повидавший на веку множество ребят с кликухами, узнавал своего героя только в одном артисте – это был Приемыхов в кинофильме «Холодное лето 53-го». Стопроцентное совпадение! На него и написал я впоследствии всю свою «лесоповальскую» сотню песен. Не прозвонился к нему, не докричался! Жалею.
Но еще никакого «Лесоповала» не было даже в мыслях, и Володя Матецкий решил записать все сам. Да вдобавок и передумал отдавать Вову Муху студии «Гала». «Как же так, Володя, – ведь ударили по рукам? Это же – кидалово!»
Но записи шли полным ходом! Иногда и я присутствовал, сбоку, не как создатель, и сильно сомневался, что Матецкий, выглядевший тогда типичным «ботаником» – интеллигентный, белый и пушистый, с локонами до плеч, – сыграет и споет моего (нашего с ним) малолетку.
