Это она мне, что ли? Оглянулся — и — да, похоже, что мне. Глазищи синие и почему-то испуганные. Странно… когда я в последний раз обращал внимание на глаза девушек? Когда Ирка пыталась убедить меня, что верна до гробовой доски. И как только я удержался тогда, чтобы не забить её в эти самые доски. И кто это решил, что женщин бить нельзя? Тогда подобная мысль впервые пришла в голову. И ушла, к счастью.
Дверь квартиры захлопнулась, отрезая меня от синих глаз. Для таких нежных малышек я хреновый попутчик.
Геныч с Жекой подвалили спустя пару часов с тонной провизии.
— Да кто это будет есть, пацаны? Я ж тут один, — я растерянно взирал, как Геныч выстраивает пирамиду из контейнеров с домашней едой.
— Матушка приказала тебя откормить, а я всегда слушаюсь маму, ты же знаешь, — невозмутимо ответил друг.
— Макс, не страдай, мы поможем, — заверил Женёк. — Отличная хата у тебя, братуха, а мне вот пока не светит здесь поселиться. Хоть самому в ипотеку влезай.
Это было странно, потому что отец Женьки — и есть тот самый застройщик, поднявший «Седьмое небо». Раньше я Жеку недолюбливал, считая зажравшимся мажором. Выбешивало и то, что мой лучший друг проводил с этим понторезом слишком много времени. Но Генычу всё же удалось нас примирить, и Жека на деле оказался отличным пацаном, ну а понты… — положение обязывает.
— Да тебе-то грех жаловаться — живёшь в центре и хата твоя никак не хуже, — ответил я Женьку.
— А ты думаешь, ему здесь хата нужна? — ухмыльнулся Геныч, — он бы и в будке охранника поселился, лишь бы было откуда пасти за пентхаусом с подзорной трубой, да, Жек?
— Да пошёл ты, придурок, к синим китам, — беззлобно огрызнулся Женёк.
— Но-но! Китов не трогать, нам на них ещё ровняться! — хохотнул Геныч.
Да, сильно я, однако, выпал из жизни — мои друзья говорят по-русски, но я ни хрена их не понимаю.
— Так, давайте по порядку, зачем Женьку жить здесь и пасти за пентхаусом? — решил я хоть немного быть в теме.
— Да ты чо-о-о, у него ж там нерастащимый лямур. Не баба, а тираннозавр, но выглядит, правда, как мечта Господа. Отстал ты, брат, от жизни. Жек, а ну, покажь фотку нашему Незнайке.
Я, конечно, был в курсе, что Женёк расстался со своей Викой, но о его новом увлечении слышал впервые.
— Думаю, не стоит, пока пацан с голодухи, — мрачно заметил он, при этом ловко организовывая для нас вечернюю поляну на моей кухне.
— А вот это правильный подход, забота о друге — первее всего! — заключил Геныч.
— Что-то много текста и никакой конкретики, — ответил я ему, — но заинтриговал, брат, теперь колись давай.
— Я лучше покажу, чем расскажу, — Геныч ломанулся к окну в гостиной, увлекая меня за собой, и ткнул пальцем в стекло. — Вон, видишь теремок на крыше?
— Ни хрена себе теремок, да там целая крепость! — озвучил я.
Этот нестандартный пентхаус заинтересовал меня ещё давно и я мысленно прикидывал, для кого возводится подобная роскошь.
— Истину глаголишь, дружище, именно так этот домик на крыше и называется — «Крепость»! А хозяйка сей крепости — и есть проклятая любовь нашего Женька. И теперь он мечтает быть Карлсоном, который живёт на крыше, в идеале, рядом с той «Крепостью». Видишь, света сейчас нет — это потому, что хозяйка на Елисейских полях зажигает, а у тебя пока есть время и возможность, чтобы успеть купить бинокль до её возвращения. В этом доме у всех уже есть.
— Заглохни ты, — не выдержал Женёк, — иначе я сам тебя выключу. Весь мозг уже вынес.
— Да тебе, Жек, его и не вносили, судя по твоей долгоиграющей тоске. И не родился ещё тот Илья Муромец, который меня выключит. Но, хочу заметить, у тебя есть преимущество перед остальными дрочунами с биноклями — наша небожительница знает о твоём существовании.
Со стороны было странно наблюдать за этим стёбом, и я был уверен, что Женёк взорвётся, но тот лишь поморщился и стал разливать вискарик по бокалам.
— Сворачивай уже свой театр, — оттащил я Геныча от окна.
— Согласен, я предлагаю отложить бинокли и выпить за доступных женщин, — быстро перестроился Геныч.
В «Дровах» нас уже ждали. Не был здесь полтора года, но показалось, будто и не уезжал никуда — вокруг всё те же лица.
«Макс, давай к нам!», «О, какие люди!», «Ну, ни фига ж себе, явление!» — звучали со всех сторон грубые, охрипшие, либо весёлые и пьяные мужские голоса. «Вау, Максик!», «А-а-а, Максюшечка, котик мой!», «Максимилиан, душа моя…» — мурлыкали, восклицали, визжали девичьи.
— Губа, ты ли это? Где пропадал, брателла?
— На приисках! А за Губу ответишь! — рявкаю с хмурым лицом, но губы предательски расползаются в улыбке.
Погоняло Губа ко мне приклеилось ещё в школе. Тогда я страшно психовал, потому что был твёрдо убеждён — мужику жить с такими губами не годится. И все убеждения мамы, что настоящего мужчину определяют поступки, пролетали мимо. Но со временем я перестал реагировать на неприятное погоняло и оно перестало быть моим.
И вот — привет из прошлого в лице бывшего одноклассника Гришки-Рыжего. Он налетел на меня с крепкими объятиями и такой радостью, словно только меня и ждал два года. Примерно столько мы и не виделись. Впрочем, Рыжий всегда был таким — весёлым, бесшабашным и сентиментальным.
— Брат, а я ведь только дембельнулся! Ты что, телефон поменял? Давай к нам за столик, со мной такие отпадные девочки! Ток рыженькая уже занята, понял?
— Рыжее тянется к рыжему, — хмыкнул я. — Что-то ты поздновато дембельнулся.
Дезориентированный неожиданно душевным приёмом старых знакомых и оглушённый напором Рыжего, я позволил ему увлечь меня за собой.
— Так ведь я после четвёртого курса, — пояснил он, — а ты забросил, что ли, универ?
— Не, академ взял после армейки.
— А-а, ну молоток! — ответил Рыжий на автомате, потому что мы уже пришли.
И попали в «розарий». Об этом свидетельствовало не только обилие красок во внешних обликах, но и удушающее смешение парфюмерных ароматов. Сладкие, терпкие, горьковатые — все они служили для привлечения сильных самцов. Со мной это перестало работать, а точнее, срабатывало наоборот.
И я прекрасно осознаю, что в эмоциональном плане со мной не всё в порядке, и причину следует искать в своей голове. Вот только я не хочу искать эти долбаные причины, и ответственность за свой ранее не свойственный мне цинизм предпочитаю возложить на Ирку.
Мне нравится думать, что эта дрянь убила во мне наивность, романтизм и веру в чистых и искренних женщин. И я даже не настолько глубоко мыслящий, чтобы самостоятельно прийти к подобным выводам. Это всё моя проницательная мама придумала, и я ей даже поверил. Впрочем, я всегда ей верю. НО…
Но зато меня хватило на то, чтобы оценить пользу своего пофигизма — мне не больно, нет больше разочарований и страха. А с ними исчезла потребность обаять, разгадать девушку, постараться раскрутить на секс в конце концов. И я сделал потрясающее открытие — отсутствие интереса с моей стороны возбуждает встречный интерес. Рад ли я такому открытию? Правильно будет сказать — удовлетворён.
