Будто подслушав мои мысли, Стив оторвался от книги, тряхнул головой и сказал: «Черт, а где же Чжэн»? Сюин повернулась к нему и, кажется, первый раз за все время внимательно посмотрела. Спросила меня на русском: «Где же она?» Я ответил, что, наверное, спит, ведь вчера пришлось рано вставать, да еще этот припадок был. Донгмей – тоже, кажется, в первый раз – обнаружила существование Сюин как достойного социального существа, с которым можно обмениваться взглядами и словами. Слова были китайские. Сюин ответила ими же, а потом тихонько мне перевела: «Она беспокоится. У Чжэн вчера был сильный приступ». Дараз оторвался от окна, в котором последние четверть часа показывали унылые пажити, и предложил Стиву постучаться и спросить у Чжэн, все ли в порядке. Стиву не очень понравилось такое – даже столь невинное – вмешательство в его частную жизнь (на орбите которой, как ему казалось, по эллипсу вращается Чжэн, то приближаясь – когда ему это нужно, – то удаляясь), но делать нечего. Сунув книжку под мышку, он направился к выходу из вагона-ресторана. Вообще это было странное утро, когда социальные перегородки и лесенки стали расшатываться: проходя мимо Володи, Стив вдруг обратил внимание на узор олимпийки и даже несколько затормозил. Ему очень хотелось показать, что стучать в купе Чжэн он идет не потому, что ему кто-то там посоветовал, а он давно собирался, между прочими делами. И вот одно из дел – рассмотреть побеги белой хохломы на алых Володиных плечах. Володя, поглощенный пасьянсом, ничего не замечал. Стив перевел взгляд с русского плеча на экран телефона, который русский держал перед собой. Не найдя там ничего интересного, британец двинулся дальше, еще раз слегка задержался у выхода, прочел название англоязычной газеты, несколько экземпляров которой – вместе с меню и рекламными проспектами – торчали из подвешенной на стене корзиночки слева от выхода, и вышел в коридор.
В дверях он столкнулся с Одом, тот спешил в вагон-ресторан. Так я и знал, современный художник спит долго. Причесаться он не забыл, впрочем, как и захватить свой айпэд, но было заметно, что на душ времени не хватило. Точно так же, как Стив несколько минут назад, Од обратился к официанту с несколькими корявыми китайскими словами и жестами, умоляя извинить его и дать хоть что-нибудь, но, главное, кофе. И точно так же как в разговоре с британцем, официант изумил пассажира, ответив на английском, причем положительно: ничего страшного, завтрак сервируем, правда, только европейский, а не китайский. Благодарность Ода была выражена с истинно скандинавской медлительностью, впрочем, глубокая. Он уселся на свое место, я помахал ему рукой. Как и прочим, возвращаться в купе мне не хотелось, вполне можно поболтать с художником о милых европейских пустяках, посплетничать о кураторах и распорядителях фондов, которых мы с полунорвежцем, как я догадываюсь, знаем хорошо. Он – по роду своей деятельности, я – оттого, что что-то когда-то для этой братии переводил. Но Сюин ждала, я же обещал выдать книжку почитать. «Оставляю вас, дорогой художник, наедине с холодным завтраком. Bon appétit!» Од отхлебнул сока и заскользил по зеркальной поверхности девайса. Тихонько заиграл эмбиент. Мы прошли мимо будущих молодоженов, которые, впрочем, тоже уже встали, и мимо слепо-глухого Володи. В вагонном коридоре пусто, только где-то в середине Стив размеренно стучал в дверь купе.
Британец странно изменился за пару минут. Уходил немолодой джентльмен на отдыхе, уверенный в себе, вальяжный, слегка самодовольный и уж точно самодостаточный, а здесь, в коридоре, стоял испуганный старик, не в панике, конечно, но явно потерявший равновесие. На ярко-розовом лбу выступил пот. «Не отвечает. Не открывает и не отвечает». Сюин предположила, что, может быть, спит, вот она сама, Сюин, крепко спит, не добудишься ничем, так что не стоит, наверное, беспокоиться. Бывшая аспирантка была рада случаю поговорить на английском с носителем языка, к тому же поговорить хорошо, правильно – да и с пользой для общества. Надо же успокоить пожилого иностранца. Но иностранец, казалось, и не слышал ее. Собственно, и не видел. Меня тоже. Стив смотрел поверх моего плеча в окно и беззвучно шевелил губами. Сюин постучала в дверь и громко отрывисто сказала что-то на китайском. Потом еще раз. Попробовал и я, непонятно зачем. Затем пришла очередь Донгмей. Стив страшно молчал. Улоф растеряно смотрел на подошедшего Дараза. За их головами я увидел, как из вагона-ресторана появился Володя и исчез в своем купе. Улоф попросил Донгмей найти проводника.
Заспанный проводник, медленный человек большого роста, с зачесанными на лысину волосами, шел по коридору впереди озабоченного шведа. Он улыбался, поигрывая связкой ключей, и вообще демонстрировал совершенно даосское спокойствие; было ясно, что ровным счетом никаких резонов вот так прервать дообеденный сон и разбираться с запертой дверью у него нет. Это был второй проводник, не тот, с которым я вел тонкие дипломатические переговоры об отселении от Сюин, я его если и видел, то только мельком. С этим я либо вообще не имел бы шансов договориться, либо он мог переместить меня в пустое купе просто так, бесплатно, чтобы в поступках не было причинности, а значит, вульгарности. Предстоящее ему сейчас наверняка было вульгарно, он знал это заранее. Но отказываться и не мог – служба, – и не хотел. Ибо отказ был бы обусловлен вульгарной причиной: нежеланием заниматься вульгарным делом.
Проводник не саботировал, о нет. Он протиснулся к купе, посмотрел на замок, повозился с ключами, потом, будто что-то забыл, хотел было вернуться к себе, потом еще раз перебрал ключи, мотнул головой, будто говоря сам себе, мол, ну и бог с ним (интересно, какой именно бог?), и на всякий случай еще раз постучал, негромко сказав что-то на китайском. Даже как-то обидно – будто мы все только что этого не делали. Хотя ему положено. Мало ли что? Подождав ответа с минуту, проводник отпер замок и медленно отвел дверь влево. Британец неожиданно ловко отодвинул его и протиснулся первым. За его спиной почти ничего не было видно, в купе темно, только в зеркале на дверке встроенного в левую стену шкафа отражались наши фигуры, освещенные сзади коридорным окном. Дневной дозор. Стив включил серый свет. Затем он вдвинулся внутрь, но мы за ним не последовали, оставшись на пороге, наблюдая внутренность купе первого класса. Честно говоря, я никогда не видел первый класс. Собственно, все то же самое, что и у нас, во втором, только справа над нижней полкой нет верхней и стол отчего-то отделан псевдодеревом. Или орнамент такой, как на двери туалета в вагоне-ресторане. Покушения на роскошь. Окно закрыто шторкой на ночь, пахнет то ли духами, то ли специальной отдушкой для одежды. Скорее второе; у меня дома такая есть. Мысли мои перенеслись в лондонскую квартиру, к тамошнему встроенному шкафу, в котором, как советуют искушенные в домоводстве английские тетушки, непременно следует держать мешочек с лавандой. Переехав на остров, я решил хоть в чем-то следовать образу жизни островитян и купил такой мешочек. Вообще это давно было, наверное, выдохся за четыре года. Надо бы новый купить. Только ведь забуду же – семнадцать дней. Хорошо, а если записать? Точно! Рука моя потянулась в карман за мобильником, чтобы оставить там заметку о мешочке с лавандой, но тут я вспомнил, где я и почему. Стряхнув ленивые никчемные мысли, я еще раз обвел взглядом купе. Странно, я вроде бы уже довольно давно размышляю о Лондоне, о шкафе, о лаванде, даже представил себе лицо тетушки Мэнди, а Стив все не двигается. На самом деле прошло не более мгновенья, такова разница между временем персонального потока сознания и общим, регулярным, отмеренным ровными нарезками, временем. Редко когда я настолько ясно видел эту разницу, именно видел, так как Стив не разгибался, а он человек немолодой, в таком положении больше десяти секунд находиться не сможет. И верно. Британец выпрямился, немного отодвинулся так, чтобы была видна нижняя полка, жестом правой руки как-то даже гостеприимно пригласив нас самих полюбоваться на открывшееся зрелище, и сказал: «Кажется, она мертва».
