На лодке «Чукчанка», изготовленной из наколоченной на шпангоуты от морской шлюпки фанеры, обтянутой окрашенным масляной краской брезентом и снабжённой шестисильным двигателем, Куваев и Старик дошли Чаунской губой до жилища старого приятеля Васи Тумлука, потом – до Усть-Чауна. Здесь Куваев знакомится с Рахтыргыном (Антоном), одним из сыновей того самого Алитета, о котором Тихон Сёмушкин написал свой роман (Тумлук оказался зятем этого сына). «Здоровый, сдержанный мужик, знающий, видимо, и свою силу и кое-что потерпевший в жизни», – характеризует Антона Куваев. Записывает: «Алитет в 1940 году повесился в ссылке, на материке началось расследование… Сёмушкин, по словам Антона, про Алитета всё наврал, жил, кстати, он у Алитета долгое время. Имена жены и детей вымышлены, в горы Алитет не уходил, был арестован как кулак… Сын Алитета прочёл книжку про Алитета и сказал: „Это не про нас. Тут жёны другие, дети другие. А Сёмушкину стыдно: столько времени у нас жил как свой, всякий продукта ел, потом всё наврал“…»
Потом – вверх по Чауну и дальше пешком к полному тайн озеру Эльгыгытгын (сначала считалось, что его круглая чаша – вулканического происхождения, позже учёные решили, что озеро возникло из-за падения метеорита). Этот поход будет описан в очерковой повести «Не споткнись о Полярный круг» и записках «Два цвета земли между двух океанов».
Пилахуэрти Нейка Куваев так и не обнаружил. Но вскоре в верховьях реки Баимки, одного из притоков Большого Анюя, было открыто крупное золото-серебряное месторождение. «К моменту, когда пишется эта книга, район этот ещё не покрыт достаточно подробной геологической съёмкой», – констатировал Куваев в «Двух цветах», ставя на истории с серебряной горой не точку, а многоточие. Северное Эльдорадо осталось легендой, но Куваев отыскал в районе его возможного местоположения серебро другого рода: сюжеты, откровения… «Спать на оленьих шкурах, пить чёрный чай без сахара, есть рыбу, сваренную в нерпичьем жиру, – здорово всё это, и голова отдыхает, лучше всяких сочинских пляжей», – записал Куваев в том походе.
Но тем же летом 1960 года пишет: «Тоска! Чёрт побери, давно у меня такой тоски не было».
Работа в СВГУ особой радости не приносила. Организация была строгая, ещё почти дальстроевских нравов. В первой от входа комнате сидели кадровики, дверь к которым всегда была открыта. Они наблюдали за сотрудниками, записывали время прихода и ухода. Борис Седов, в этот период тоже работавший в СВГУ, вспоминает, как главный инженер геофизического отдела Александр Виноградов – «огромный старый дальстроевец, в своё время работавший с зэками», – с матом набросился на Куваева за то, что тот позволил себе не явиться на работу. Олег спокойно выслушал, взял письмо из министерства, требовавшее срочного ответа, написал ответ, а потом так же спокойно сказал: если срочной работы больше нет, я пойду, и завтра тоже не ждите.
Гидрогеолог Эдуард Морозов, в своё время – комсорг СВГУ, вспоминал: «Однажды Олег прогулял 10 дней, а в „объяснительной“ Драбкину написал, что не выходил на работу, так как у него „был душевный вакуум“. Взбешённый такой наглостью Драбкин решил его уволить, но сначала хотел получить поддержку у комсомола. На заседании комитета комсомола с участием партийного куратора Гиттиса приняли решение поддержать решение администрации об увольнении Олега. За промежуток времени до собрания я понял, что творческому человеку иногда и не такое можно простить, и на комсомольском собрании выступил за то, чтоб администрация ограничилась выговором. Драбкин так и поступил. Куваев же на него обиделся». По мнению Морозова, в отместку Куваев наделил персонажа «Территории» Робыкина, в котором узнаётся Драбкин, отрицательными чертами, отсутствовавшими у прототипа.
В начале 1961-го Куваев пишет Попову, как его «скрутило» – вплоть до мыслей о самоубийстве. Две недели провалялся дома на кровати. «С работы в СВГУ мне, мягко говоря, придётся уйти – ведь не будешь ты толковать этим бюрократическим рылам о том, что размышлял о бренности существования в течение пятнадцати дней… От отупения и равнодушия я тут нагрубил высокопоставленным бонзам, а для этих колымских некоронованных королей грубость подчинённого хуже плевка в рожу от вышестоящего».
«Рассказ написан не с наших позиций»
Для тоски имелись причины и литературного свойства. 12 августа 1960 года Куваев записывает: «26 лет… ни фига ещё не сделано толкового, и ведь даже решения нет: что мне делать за этими 26-ю». Тут же – план на год: «Вкалывать как бешеному и играть на двух клавишах: писательстве и специальности». Подобными записями он не раз отмечал свой день рождения. А казалось бы, вся жизнь впереди, молодой здоровый парень…
У Куваева не найти намёка на инфантильность – он рано повзрослел, на что были причины и личные, и поколенческие. Уже в 1964-м писал о себе: «Пора переставать быть мальчиком, время „начинающего таланта“ кончилось. Кончилось и время, когда и тебе прощают слабости и ошибки, и ты их себе прощаешь. Либо ты что-то есть, либо ты нуль».
Сначала Куваева – «открытого» в Певеке молодого литератора – публиковали охотно. Потом стало сложнее. Магаданское литературное и партийное начальство стало относиться к молодому писателю прохладно – может быть, потому, что он стал слишком заметен и «дерзок»… По словам Семёна Лившица (бывшего редактора альманаха «На Севере Дальнем» и редактора Магаданского книжного издательства), Куваев казался областному руководству «незаконопослушным и фрондирующим». Его обвиняли в «демагогии и нарушении комсомольской дисциплины». Как вспоминает Седов, в какой-то момент Олег решил «мирно» выйти из комсомола, попросту перестав платить взносы (членом ВЛКСМ он был с 1948 года, в 1962-м при поступлении на работу укажет в анкете: «Беспартийный, из членов ВЛКСМ выбыл…»).
На заседании бюро Магаданского обкома КПСС 30 июня 1961 года секретарь по идеологии Иван Каштанов выступил с докладом, подготовленным завсектором печати Владимиром Севруком (он потом займёт крупную должность в идеологическом отделе ЦК КПСС). Критике подверглась повесть «В то обычное лето». На защиту Куваева встал руководитель магаданского Союза писателей Борис Некрасов – и вскоре лишился должности.
В сентябре 1961 года рассказ Куваева «Берег принцессы Люськи» разгромили на заседаниях редколлегий газеты «Магаданский комсомолец» и альманаха «На Севере Дальнем». Против Куваева выступил редактор «Магаданского комсомольца» Владимир Новиков. Сотрудник «Магаданской правды», писатель Николай Козлов заявил: «Рассказ написан не с наших позиций. Герои рассказа живут и действуют вне нашей действительности. Этот рассказ космополитический. Эти парни свысока смотрят на человеческую организацию. Они держатся подальше от этой цивилизации, считая, что в этом их спасение. Автор зовёт назад, к предкам. А как автор пишет о нашем коммунистическом обществе? С насмешкой…» Семён Лившиц высказался мягче: «Мы должны помочь автору избавиться от всего наносного, от этой шелухи, литературного пижонства… Он, несомненно, очень талантливый человек». Директор издательства Павел Морозов сказал: «В идейном отношении рассказ Куваева тянет не в ту сторону. Конечно, не стоит его публиковать»…
В итоге «Люську» в Магадане забраковали. Рассказ «С тех пор, как плавал старый Ной» – тоже.
