«Союззолото» расширяло деятельность на Колыме, в Нагаево шли пароходы, ехали старатели, но Билибин хотел добиться иных масштабов финансирования, строительства, разведки. Его считали авантюристом, наивным мечтателем. Единственным веским аргументом Билибина была открытая незадолго до этого Среднеканская жила («дайка»), требовалось показать надёжное коренное золото, а не «легкомысленное» россыпное. Жила эта на поверку оказалась бедной, непромышленной, но именно под неё были отпущены огромные средства. Самим фактом своей находки она сыграла важную роль в освоении Колымы.
Наконец Билибину поверили: «Поднятые мною разговоры о грандиозных перспективах Колымы не утихли и после моего отъезда… Неизвестными для меня путями они достигли наконец Совета труда и обороны… Тресты и главки не верили в мою оценку перспектив Колымы, СТО в эти перспективы поверил и решил тотчас приступить к широкому промышленному освоению Колымы». В ноябре 1931 года решением ЦК ВКП(б) и Совета труда и обороны СССР был создан Дальстрой – Государственный трест по промышленному и дорожному строительству в районе Верхней Колымы. Пионерский период освоения Реки завершился, наступил этап больших строек.
Дальстрой, существовавший с 1931-го по 1957 год, порой сравнивают с такими колониальными монстрами, как Компания Гудзонова залива или Российско-Американская компания. Сравнения хромают: сильнее всего Дальстрой – своего рода экспериментальное «государство в государстве» – был похож сам на себя. «Комбинат особого типа, работающий в специфических условиях, и эта специфика требует особых условий работы, особой дисциплины, особого режима», – так Дальстрой характеризовал Сталин.
Привлекая специалистов на Север зарплатами, льготами и перспективами, в Дальстрое с самого начала решили самым широким образом применять труд заключённых. Новые каторжане вместе с вольнонаёмными специалистами строили прииски, посёлки, прокладывали тысячи километров дорог в тяжелейших условиях вечной мерзлоты.
Первым директором Дальстроя стал Эдуард Берзин – выпускник Берлинского королевского художественного училища, ветеран Первой мировой и Гражданской, «латышский стрелок». О нём хорошо отзывался Варлам Шаламов, знавший Берзина ещё по Северному Уралу, где будущий писатель отбывал свой первый срок и участвовал в стройках химических заводов под его руководством: «Эдуард Петрович Берзин пытался, и весьма успешно, разрешить проблему колонизации сурового края (Колымы. – Примеч. авт.) и одновременно проблемы „перековки“ и изоляции. Зачёты, позволявшие вернуться через два-три года десятилетникам. Отличное питание, одежда, рабочий день зимой 4–6 часов, летом – 10 часов, колоссальные заработки для заключённых, позволяющие им помогать семьям и возвращаться после срока на материк обеспеченными людьми. В перековку блатарей Эдуард Петрович не верил, он слишком хорошо знал этот зыбкий и подлый человеческий материал. На Колыму первых лет ворам было попасть трудно – те, которым удалось туда попасть, не жалели впоследствии. Тогдашние кладбища заключённых настолько малочисленны, что можно было подумать, что колымчане – бессмертны».
В период «берзинского либерализма» на Колыме широко экспериментировали с вольными поселениями (как в чеховские времена на Сахалине), применяли зачёты, разрешали выписывать семьи… «Колымский ад» начался уже после идеалиста Берзина, когда пришли другие времена и другие люди. В 1937 году Берзина арестовали, а в 1938-м расстреляли, обвинив в том, что он пароходами отправлял золото за границу для финансирования повстанческой армии, которая должна была отторгнуть у СССР Дальний Восток в пользу Японии. Реабилитировали в 1956-м.
Люди на Колыме воистину гибли за металл, навсегда оставаясь нетленными в вечной мерзлоте. Шаламов писал: «Всех, у кого находили „металл“ (имеются в виду попытки утаить золото. – Примеч. авт.), расстреливали. Позднее – щадили жизнь, давали только срок дополнительный – пять, десять лет. Множество самородков прошло через мои руки – прииск Партизан был очень „самородным“, но никакого другого чувства, кроме глубочайшего отвращения, золото во мне не вызывало… За самородки платили заключённым премию – по рублю с грамма, начиная с пятидесяти одного грамма. Весов в забое нет. Решить – сорок или шестьдесят граммов найденный тобой самородок – может только смотритель. Дальше бригадира мы ни к кому не обращались. Забракованных самородков я находил много, а к оплате был представлен два раза. Один самородок весил шестьдесят граммов, а другой – восемьдесят. Никаких денег я, разумеется, на руки не получил. Получил только карточку „стахановскую“ на декаду да по щепотке махорки от десятника и от бригадира. И на том спасибо».
В 1930-х «спецконтингент» на планету Дальстрой везли в порт Нагаево и дальше на прииски через Владивосток, позже – через Находку и Ванино (отсюда – знаменитая народная песня «Я помню тот Ванинский порт…» и строчка Высоцкого «Нас вместе переслали в порт Находку…»). Через Владивосток на Колыму попали писатели Шаламов и Евгения Гинзбург, генерал Горбатов и ракетный конструктор Королёв, артист Георгий Жжёнов, написавший великий колымский рассказ «Саночки». Поэт Мандельштам, не дождавшись навигации, умер во Владивостоке в декабре 1938 года.
По данным магаданского историка Анатолия Широкова, численность вольнонаёмных работников Дальстроя почти всегда уступала численности заключённых. Однако в конце войны и некоторое время спустя, а также после 1953 года, когда началось массовое освобождение, вольнонаёмных насчитывалось больше (среди них были военные, завербованные специалисты, освободившиеся заключённые, которых принудительно задержали на Колыме). Если в 1932 году из 13 100 работников Дальстроя вольных насчитывалось 3100, в 1937-м – 12 000 из 92 300, а в 1940-м – 39 000 из 216 000, то в 1945-м численность вольных составила 101 000 из общих 189 000, а в 1953-м – 120 000 из 214 000.
Уже в 1932 году на пяти первых приисках (Среднекан, Борискин, названный в честь того самого Бориски, Первомайский, Юбилейный и Холодный) было добыто 511 килограмм химически чистого золота. Но в это время перспективы Колымы были ещё не совсем ясны. По россыпному золоту прогнозы подтверждались, с коренным было хуже. У Билибина, в 1932-м ставшего главным геологом Дальстроя, возникли трения с Берзиным. К 1933 году стало ясно: затрачены огромные средства, построен порт, трасса, посёлки, а обещанных Билибиным золотых гор всё ещё нет. Сам он заявлял, что на этом первом этапе руководством Дальстроя был совершён ряд серьёзных ошибок из-за «полного незнания северной тайги, пренебрежительного отношения к специфическим условиям приисковой работы и опыту старых таёжников».
В 1933-м Колыма дала 791 килограмм золота, в 1934-м (когда Нагаево и колымские прииски связала шоссейная дорога) – 5,5 тонн, в 1935-м – 14,5 тонн, в 1936-м – около 33 тонн, обогнав Калифорнию (собственно, Колыма и оказалась запасной русской Калифорнией и Аляской – взамен проданных в XIX веке). Тогда-то Берзин и произнёс на 1-й Колымской геологической конференции знаменитые слова: «Вексель Билибина, выданный государству, полностью оплачен».
В 1938 году вышло первое издание главного труда Билибина – «Основы учения о россыпях» («Основы геологии россыпей»). По-настоящему его заслуги отметили уже в конце недолгой жизни: Сталинская премия 1-й степени за Колыму в 1946-м, звание члена-корреспондента АН СССР в том же году, должность завкафедрой полезных ископаемых ЛГУ в 1950-м… Сердце, подорванное работой на износ, остановилось в 1952-м – на пятьдесят первом году жизни. Имя геолога увековечили в названии города Билибино на Чукотке, в его честь назвали хребет, вулкан, улицы, минералы билибинит и билибинскит… А уже в наше время в Магадане появился ночной клуб «Билибин».
