Книга Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке, страница 32. Автор книги Алексей Коровашко, Василий Авченко

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке»

Cтраница 32
Быть может, кто-то скажет: зря,
Как так решиться – всего лишиться,
Ведь там – сплошные лагеря,
А в них убийцы, а в них убийцы.
Ответит он: не верь молве,
Их там не больше, чем в Москве,
Потом уложит чемодан —
И в Магадан.

Сюда поехали талантливые журналисты: Юрий Клепиков, Игорь Кохановский (это о нём Высоцкий написал процитированную песню «Мой друг уехал в Магадан»), Валентин Черных, Владимир Севрук, Эдуард Дубровский… В Магадане было проще добиться, чтобы книжку включили в план издательства: у Кохановского, скажем, первый сборник стихов вышел именно здесь. Примерно по тем же причинам Сергей Довлатов в своё время уезжал в Таллин. Прибалтика и Северо-Восток были окраинными оазисами, подходящими для «внутренней эмиграции» или бегства от себя. Это было если не массовым, то достаточно распространённым явлением. Неслучайно один из героев культовой шестидесятнической ленты Марлена Хуциева «Застава Ильича» бросает в порыве отчаяния: «Уеду!» – «Куда?» – «В Магадан!» Кинематографический образ бродяги той поры, напоминающего самого Куваева, создал тот же Высоцкий в «Вертикали» Говорухина и «Коротких встречах» (1966–1967) Муратовой: «альпинист Володя» и «геолог Максим» с неизменными гитарой и бородой.

Анатолий Лебедев рассказывал: «Тогда было настоящее паломничество в Магадан, на Чукотку. Моя жена в Магадане работала на телефонной станции, куда зимой стягивались бичи, философы, беглые диссиденты, художники, поэты. В Магадане я встречался с диссидентом Андреем Амальриком [11] у другого диссидента – Мирона Этлиса [12]. Много было интересных людей. Тот же Коля Балаев [13], который то ли бросил МГУ, то ли его выгнали с философского факультета за какие-то публикации… Такая концентрация неординарных талантливых людей повлияла на формирование северной школы писателей. Мы были люди своего поколения: работа, Север, преодоление себя, риск. Горы и Север – эти стихии были точкой духовного стремления. Север был территорией свободы [14]. Была романтика, заработки, но была и особая атмосфера. Когда вокруг тундра, и, чтобы выжить, нужно сопротивляться дикой природе, – это создаёт совершенно иной формат мироощущения, поведения, мышления».

С одной стороны, это было бегство (не обязательно осознанное) от государственного контроля, фальши официоза. С другой – освоение новых территорий во имя того же государства. У движения на суровую неосвоенную периферию («Я – перифериец», – однажды записал Куваев) – глубокие корни в российской истории. Можно вспомнить казаков, ссыльных, разного рода авантюристов: воля, экстремальные пограничные условия, борьба с собой, природой, противником… Итогом бегства от государства становилось расширение и усиление государства – в соответствии с диалектикой империи, на которую в конечном счёте работали даже бунтовщики. В рассказе «Через триста лет после радуги» Куваев прямо сопоставляет себя и своих товарищей – геологов, рыбаков, бичей… – с землепроходцами, пришедшими на Север тремя веками раньше ещё без вездеходов и вертолётов; с казаком Стадухиным, основавшим первый русский посёлок в низовьях Колымы.

Чем суровее условия, тем теплее отношения между людьми. Север был ближе к коммунизму, чем остальной Союз. Сюда гораздо позже проникли потребительство, «мещанский конформизм» – по Куваеву, «страшная сила».

В 1969 году Магадан произвёл самое благоприятное впечатление на Фарли Моуэта: «Чистый, современный, привлекательный город, который планировался и строился людьми с воображением и вкусом… Здесь есть всё необходимое в материальном и культурном отношении, отсутствуют многие недостатки больших городов». Ещё больше Моуэта удивила атмосфера свободы: «Меня часто удивляла и даже пугала откровенность, с которой русские говорили о вещах, которые, как я думал, были табу… Но нигде не было такой свободы, как в Магадане. Магаданцы громко и публично говорят о том, о чём следовало бы говорить наедине шёпотом. Может показаться, что мы, западные люди, дезинформированы о степени свободы слова в СССР или же что магаданскому отделению КГБ нужна хорошая встряска. Но, вероятно, дело в том, что люди в России, а особенно в Сибири (к Сибири Моуэт, как это принято на Западе, относит и Дальний Восток. – Примеч. авт.), просто не посвящены в умозаключения западных журналистов, сделавших вывод, что после короткого периода хрущёвской либерализации гайки опять закрутили».

Сегодня в Магадан мало кто стремится, население Колымского края уменьшается. В 1991 году в Магадане жило 155 000 человек, к 2019-му осталось неполных 92 000.


…На снижении из иллюминатора видны озёрца-болотца и строгие иголочки лиственниц. Баннер «Добро пожаловать на Колыму!». После континентально жаркого Хабаровска здесь как будто кондиционер включили. Аэропорт «Сокол» – раньше его называли просто «56-й километр». «Креатив»: магнитики с беззубыми парнями в ватниках и лагерными прибаутками, фигурка «Зэк на рельсах»…

Летом в Магадане белые ночи. Город, лежащий на ленинградской широте, связан с Питером множеством ниточек – архитектурных, кадровых, культурных… Уютный, спокойный. Почти всё здесь можно обойти пешком – от Нагаевской сопки до Марчеканской. Город маленький, но не захолустный, какими часто кажутся другие города сопоставимых размеров.

Центр города – заповедник «сталинского ампира». Из «Территории»: «Город выглядел очень современным, культурным, потому что он был махом воздвигнут в эпоху архитектурных излишеств. Единый стиль башенок, колонн и выступов придавал ему законченный вид».

Магадан – город северного аскетического достоинства, контрастирующий, если брать другие дальневосточные города, с южно-развратно-расслабленным Владивостоком. Последний – нечто вроде дальневосточного Сочи или Одессы с поправкой на охолаживающее дыхание колымской долготы, тогда как Магадан – восточный Ленинград: гостеприимный, светлый, деликатный, с вежливыми водителями. Город читающий и пишущий, с мощной интеллектуальной жилой, связанной с взрывным ростом города в 1930–1950-х и с тем, что сюда так или иначе попадали отборные кадры. С традициями бичевыми и лагерными (в память об узниках колымских лагерей на сопке Крутой установлен монумент «Маска Скорби» работы Эрнста Неизвестного), но и интеллигентскими, производственными, научными.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация