Магадан можно назвать городом-forty-niner, то есть «сорокадевятником» – не только из-за регионального кода 49 на автомобильных номерах, но и из-за того, что forty-niner в США называли тех, кто заболел золотой лихорадкой 1849 года и двинулся на Дальний Запад, отчаянных парней с авантюрной жилкой.
Памятная доска Куваеву работы магаданского художника Евгения Крамаренко, изготовленная при содействии магаданского губернатора Валентина Цветкова (впоследствии убитого в Москве), висит на проспекте Ленина, 11, где когда-то был книжный магазин «Знание». Теперь вместо него – гламурный «Подиум», торгующий обувью. Кажется, здесь Куваев не очень уместен. Есть ведь старое здание института, есть дом, где он жил…
Старый корпус СВКНИИ – на углу Дзержинского и Карла Маркса, теперь здесь научно-исследовательский центр «Арктика» ДВО РАН. Напротив, по диагонали через перекрёсток, Г-образный трёхэтажный угловой дом (Карла Маркса, 27), в котором Куваев некоторое время жил. Это первый каменный жилой дом в Магадане, его построили в 1936 году. «В квартирах нового дома центральное отопление, водопровод, канализация, электричество, ванные… Первый на Колыме 36-квартирный трёхэтажный каменный дом построен, несмотря на то что многие специалисты считали и считают, будто в условиях севера в зоне вечной мерзлоты лучше и надёжнее строить дома в два этажа… Практика нашей работы показала, что эти мнения лишены какого бы то ни было основания», – сообщала «Советская Колыма» 2 марта 1936 года. В этом доме жили, помимо младшего научного сотрудника Олега Куваева, член-корреспондент АН СССР, известный археолог Николай Диков, доктор медицинских наук Сергей Навасардов, литератор Альберт Адамов…
Были у нашего героя и другие магаданские адреса. Поначалу, когда жить было негде, Куваев обитал дома у Галины Остапенко – автора повестей «Настоящее», «Я выбираю путь», романа «День будет солнечным». Её в Магадане звали иронично, но с почтением – «бабка-классик». Куваев называл её «мама Галя». В её квартире был Диван Куваева, он же Диван для Всех. В другой период две подруги, Марина Реброва и Лариса Потёмкина, как было здесь принято, дали Олегу ключи от своего барака, уезжая в долгий «северный» отпуск. Потом он получил свою комнату в том самом каменном доме. По воспоминаниям Германа Павлова, в комнате Куваева на столе стояла пишущая машинка, лежала трубка, в банке из-под тушёнки был заварен кофе (вот и Баклаков в «Территории» пил чай только из консервной банки: любил, чтобы «припахивало железом»). На стене висели шкура белого медведя и пятизарядное бельгийское ружьё «Браунинг».
В 1970-м, когда Куваев жил под Москвой, институт переехал в новые корпуса на Портовой. Теперь СВКНИИ носит имя академика Шило, здесь сохранён его кабинет. В институте – роскошный Музей естественной истории. Билибинское золото – грязно-жёлтые блёстки в белых кусках кварца, аметисты, агатовые жеоды Ольского плато, образцы из коллекций Шило, Белого, Седова… Киноварь месторождения «Пламенное», открытого геологом Копытиным, – она фигурирует в «Территории», только вместо Копытина в романе – Копков, а вместо «Пламенного» – «Огненное». Редкие земли редких земель: молибден, вольфрам, уран… Пол выложен дальнегорским скарном из Приморья и полирован – ходить здесь полагается в специальных мягких тапочках.
За институтом – сопка, дорога спускается к той самой бухте, которую все знают из песни Высоцкого «Я уехал в Магадан» (он действительно приезжал в Магадан к Кохановскому) как «Нагайскую», хотя называется она «бухта Нагаева», а порт и соответствующий район города – «Нагаево». В местную специфику Высоцкий не вдавался, исковеркав название бухты и придумав некие «тракты». Впрочем, если:
…Я сразу там напился вдрабадан
Водки…
– то оно и неудивительно.
Магадану вообще посвящено множество песен – от блатных до композиций владивостокского рок-музыканта Ильи Лагутенко, у которого в Магадане родилась мать. Это один из самых воспетых городов России.
…Лето 2016 года. В радиопередаче «Утро высоких широт» передают таблицу приливов и отливов. У здания миграционной службы толпятся среднеазиатские гастарбайтеры, сменившие куваевских тундровых и поселковых бичей. В бывшей штаб-квартире Дальстроя на Пролетарской обитает налоговая инспекция и рудник имени Матросова – осколок советской золотой империи. Старые двери и дверные ручки, лестница явно прежних времён… но кабинеты уже превращены в обычные современные офисы.
Прибрежное плавание
Прибыв в СВКНИИ, Куваев за считанные дни представил руководству программу двухгодичных геофизических исследований на шельфе арктических морей и уже в июле отправился в первые «поля» в качестве сотрудника института. Разумеется, на свою любимую Чукотку. «В конце июля про экспедицию говорить смешно. Но чертовски хотелось, и потому ещё в самолёте возник план на оставшийся огрызок лета. Много было причин для этого плана, и наука, если честно сказать, занимала в нём не первое место», – напишет Куваев потом.
Служебная задача состояла в геофизическом исследовании Куульского антиклинория (сложный изгиб складчатых толщ горных пород с подъёмом в центре). Тема была сформулирована так: «Изучение аномалий гравитационного поля Земли на антиклинальных выступах палеозойских отложений Чукотки». На 1962 год Куваев запланировал съёмку западной половины профиля.
Была и другая задача – личного характера: пройти по следам славного морехода Никиты Шалаурова, загадка гибели которого давно интересовала Куваева. Великоустюжский купец Шалауров нанёс на карты арктический берег от устья Лены до Шелагского мыса, открыл Чаунскую губу, остров Айон и в 1764 году погиб, пытаясь отыскать путь из Ледовитого океана в Тихий. «Имя его можно найти только на очень подробных картах, – писал Куваев. – Я назвал бы судьбу Шалаурова странной, потому что сей неистовый человек изменил купеческому предназначению ради морской гидрографии и открытия новых земель (вот чем он был близок Куваеву – своей, скажем так, небуржуазностью. – Примеч. авт.). Для географической науки он сделал достаточно много, больше многих прославленных путешественников, но имя его более известно как символ редкого упорства и редкой неудачливости. Хотя в одиночку он сделал работу крупной государственной экспедиции, его фамилия не прижилась в летописи географической славы. И тут ему не везло».
Поход вдоль северного побережья Чукотки в июле-сентябре 1962 года по маршруту Певек – Биллингс – Певек – около 600 километров в оба конца – описан в куваевском «Дневнике прибрежного плавания» (при первой публикации 1969 года в журнале «Вокруг света» – «Странная судьба Никиты Шалаурова»). Здесь проявился типичный для Куваева подход: провести экспедицию как можно более экстремальным и при этом недорогим способом, выполнив такой объём работ, с каким никто больше не справился бы. Писатель вспоминал: «Свобода выбора для нас заключалась в том, чтобы при минимальных средствах выполнить работу с должной степенью надёжности, ибо гравиметры, меряющие земную тягу, капризны, как больные младенцы. В обычных условиях, когда работают, допустим, фирмы, финансируемые богатыми нефтяными ведомствами, всё делается с применением могучей транспортной техники. С той техникой вначале создаётся тщательно проверенная опорная сеть наблюдений, а потом уж идёт работа, так что каждый участок работы гравиметр начинает танцевать от печки и кончает его тоже на печке. Капризный его нрав просто не успевает разыграться». Работу решили вести на вельботе силами двух человек: м.н.с. и лаборанта. Поставленные задачи можно было выполнить буквально за несколько дней на вертолёте, но арендовать во второй половине лета вертолёт, занятый решением «народно-хозяйственных» задач, было почти нереально. Куваева это, кажется, только радовало: «Шестисоткилометровое плавание на шлюпке с ненадёжным бортом вдоль хмурых берегов как бы приобщало нас к методам работы старых времён, которые всегда кажутся героическими… Мы… перевернули с ног на голову обычный порядок работы и этим выиграли время и деньги».
