Пристрастие к ружьям во всех их видах и формах сказалось впоследствии даже на стиле Куваева-писателя. Подыскивая нужные сравнения и метафоры, он охотно брал их из оружейной терминологии. Один из лучших рассказов Куваева «Устремляясь в гибельные выси» начинается таким вступлением: «Среди коловращения имён, лиц и событий, в каком мы все так или иначе живём, встречается вдруг человек и входит в твою память с ощутимой точностью досланного затвором патрона». Схожее сопоставление реализовано и в рассказе «Здорово, толстые!», герою которого, таёжнику Витьке, костюм – «пиджак, рубашка и брюки» – подходил, «как хорошо прокалиброванная гильза к патроннику». Наконец, давая характеристику Илье Николаевичу Чинкову, главному герою своего главного романа, Куваев говорит, что к «инопланетной» колымской жизни золотодобытчиков тот «пришёлся с точностью патрона, досланного в патронник».
Первой потрясшей Куваева книгой, как пишет он «О себе», стала «северная робинзонада» о поморах, застрявших на острове Малый Берун архипелага Шпицберген. Книга была без переплёта, поэтому название и автор оставались Куваеву неизвестными вплоть до публикации упомянутого предисловия. Вскоре читатели прислали ему ту книгу – «Беруны» Зиновия Давыдова 1933 года издания (позже выходила под названием «Русские робинзоны»). Фамилия читателей была Баклаковы – видимо, у них Куваев её и одолжил для героя «Территории». Что касается самих «Берунов», то воспоминания о них оказались настолько прочными, что следы их без труда различимы в куваевской прозе. Так, пародийной «северной робинзонадой» является ранний рассказ «С тех пор, как плавал старый Ной», с первых же строчек обозначающий свою принадлежность к литературному жанру, которым Куваева-школьника заразил когда-то Зиновий Давыдов («Я читаю эти стихи… своей собаке. Уже пятый день мы с ней находимся на положении робинзонов. История мореплавания повторилась в миллион сто первый раз. Мы торчим на необитаемом острове. И нам не на чем уплыть отсюда»). «Робинзонада» в куваевском творчестве может присутствовать и в более размытых, но оттого не менее узнаваемых формах. Своеобразной добровольной «робинзонадой» можно считать одиночный маршрут «к реке Ватап, через неё и далее в Кетунгское нагорье», общей протяженностью в 600 километров, пройденный в «Территории» Баклаковым, который вынужден под конец пути питаться «тёплыми кусочками» сырого заячьего мяса, что делает его похожим на реальных прототипов «Берунов», поддерживавших силы горячей кровью добытых ими зверей. Апофеозом хвалы здоровому «робинзонадному» питанию становится эпизод из «Правил бегства», в котором выпестованный в недрах НКВД зоотехник Саяпин подкрепляется буквально на ходу, точнее, во время езды в незнаемое: «Саяпин вытащил из лямок прикреплённую к двери [вездехода] рулёвскую тозовку и с одной руки, прямо из двери выстрелил. Куропач забил крыльями, встал, пробежал метров пять и перевернулся вверх лапами. – Готов. Гы! – сказал Лошак. – Зачем? – спросил Рулёв. Саяпин вылез, протопал своими валенками к куропачу, взял его за лапки и дёрнул в разные стороны. Я видел ещё вздрагивающее сердце куропача, красную печень и внутренности. Саяпин поднял горсть снега, сунул её внутрь и всосал этот набухший кровью снег. Затем аккуратно выкусил сердце, печёнку и отшвырнул остатки птицы. Лицо у него было в крови. Он вытер его снегом и оглянулся кругом. Лошак сплюнул в сторону. – Лихо! – сказал Рулёв. Саяпин повернулся к нам. На залитом солнцем снегу в расстёгнутом полушубке он казался молодым, почти юношей. – Во! – Он постучал себя по зубам (вместо „родных“ зубов у Саяпина – вставная пластмассовая челюсть. – Примеч. авт.). – Из-за этой брезгливости я в сорок девятом зубы оставил. На этой самой реке. Цинга. С тех пор и привык мясо сырое, тёплое, свежее есть. Кровь пить. Рыбу с хребтины живую грызть. И – здоров».
«Путешествия по Южной Африке» Давида Ливингстона стали первой самостоятельно купленной книгой. Её пятиклассник Куваев приобрёл в магазине на станции Свеча и берёг всю жизнь. «Любимыми книгами были и остаются книги о путешествиях, – писал он. – Первым юношеским героем был, разумеется, Николай Михайлович Пржевальский. Я чертовски жалел тогда, что не родился в его время. Красные пустыни Тибета, подошвы верблюдов, стёртые на чёрной гобийской щебёнке…»
Не приходится удивляться, что заветный «сундучок» с этой библиотечкой юного путешественника также перекочевал на страницы произведений самого Куваева, повторив судьбу «Берунов». И если в «Тройном полярном сюжете» маленький Саша Ивакин получает его в малобюджетном варианте, довольствуясь одними только «Путешествиями по Южной Африке» с «буйволом, обнажённым негром и крокодилом» на обложке, то в рассказе «Анютка, Хыш, свирепый Макавеев» он достаётся чукотской девочке Анютке почти полностью укомплектованным, лишь слегка изменившим своё содержимое («„Робинзон Крузо“, „Путешествия по Южной Африке“ Ливингстона, „Мойдодыр“ и книжка академика Тарле о Наполеоне»).
Начитавшись путешественников – Пржевальского, Петра Козлова, Всеволода Роборовского, – Куваев думал стать географом. Ему объяснили: современный географ – не отважный путешественник, а кабинетный учёный. Тогда подросток решает пойти в геологи, полагая, что последние белые пятна планеты достанутся представителям именно этой профессии.
Отец высказывался в пользу физтеха, представляя жизнь геолога бесприютной и безалаберной («отчасти справедливо», – писал позже Куваев). К тому же у Олега обнаружились явные математические способности. Он даже подал было документы в физико-технический… но в итоге поступил в 1952 году в Московский геологоразведочный институт имени Серго Орджоникидзе (ныне РГГРУ – Российский государственный геологоразведочный университет) на геофизический факультет.
Радость от поступления в престижный столичный вуз была омрачена случившейся в том же году смертью матери (похоронена в Юме). В 1958 году, в начале геофизической карьеры Олега, умрёт и отец. Кем станет их сын, родителям узнать, увы, не пришлось.
Тянь-Шань и Амур
Приходящей в себя после великой войны стране были нужны поисковики, горные инженеры, геофизики… Геологи создавали новые индустриальные районы, города, дороги. Позже Куваев сформулирует устами своего героя Жоры Апрятина: «Там, где купец останавливался на ночлег, выросли торговые города древности. По нашим следам также растут города… Наше золото будет загружать пароходы. Из этих стен, из этой тундры мы будем гнать корабли, железнодорожные составы через страну».
Геология считалась профессией почётной и даже модной, конкурс был высоким. Но вятский паренёк (вспоминается известный сюжет о поступлении Шукшина во ВГИК) умудрился сдать на пятёрки все шесть вступительных экзаменов. Потом говорил другу: «Знал бы ты, Вовка, как мне достался первый год! Вятский валенок, а кругом почти все лощёные столичные ферты…»
Скоро «карикатурный Ломоносов в пиджачке х/б и кирзовых сапогах» с глухого лесного разъезда стал в вузе одним из лучших студентов и спортсменов (впоследствии горнолыжный клуб МГРИ-РГГРУ назовут именем Куваева). К геологии он готовил себя не только за учебниками: фанатично занимался спортом, прежде всего лыжным, и экстремальным закаливанием, заключавшимся, например, в регулярном «тренировочном» вкушении мороженой рыбы и мяса (вновь привет поморским робинзонам!), а также в ночёвках в спальном мешке, расстеленном прямо на полу комнаты студенческого общежития (сестра даже прозвала его «Рахметовым»). Куваев потом вспоминал: «Ни о какой литературной деятельности я в ту пору не думал. Готовился стать правоверным геологоразведчиком и, кроме спорта и учёбы, ничего не хотел признавать. Правда, „книжные интересы“ несколько расширились, я стал собирать книги по Северу, и появился новый кумир – Нансен». Ходил в студенческом «горном» мундире с бронзовыми погончиками и молоточками в петлицах.
