Подводя итог, скажем, что фигура Чинкова чрезвычайно трагична. Опора всех его поступков, фундамент его личной этики и онтологии – это не бог, не религия, не вера в построение коммунизма, не швейцеровское «благоговение перед жизнью», а служение интересам государства. Подобный этатизм, граничащий с чуть ли не самурайской преданностью «господину», может вызывать уважение и даже восхищение, но не способен наполнить бытие человека подлинным смыслом, остающимся равным самому себе даже тогда, когда государство рушится, присоединяется к другому государству, меняет «вывеску», обнаруживает свою отрицательную сущность или совершает ещё что-нибудь малопривлекательное и постыдное. Как ни крути, а быть, например, рабом божиим – вещь куда более достойная и приемлемая, чем находиться в услужении у государства, пусть оно будет тысячу раз имперским, теократическим, аристократическим, нордическим и стойким.
Чтобы понять, насколько зыбкой была та почва, на которой Чинков выстроил оправдание своей жизни, достаточно посмотреть, что случилось со старейшими чукотскими золотыми месторождениями в постсоветское время.
Каральвеемское месторождение передавалось от одного акционерного общества, заканчивающего свою деятельность банкротством, к другому – более или менее удачливому, но нацеленному, по сути дела, только на обогащение тех, кто владеет контрольным пакетом акций. На данный момент ОАО «Рудник Каральвеем» входит в Группу Auramine Resources, которая управляет золоторудными активами международной корпорации Leviev Group в России.
Месторождение Валунистое с 2011 года перешло под контроль горной компании, принадлежащей Роману Абрамовичу.
Месторождение Песчанка находится в ведении инвестиционной компании Millhouse Capital UK Ltd, созданной Романом Абрамовичем совместно с гражданином США Евгением Швидлером (штаб-квартира компании базируется в Лондоне).
Пожалуй, можно не продолжать. Интереснее представить ситуацию, гипотетическую, конечно, при которой доживший до «святых» 1990-х или до «стабильных» 2000-х Чинков вопрошал бы кого-нибудь из топ-менеджеров Millhouse Capital UK Ltd, прибывших инспектировать недавно купленные чукотские месторождения (он по-прежнему числился бы при них кем-то вроде главного инженера-геолога): «Простит ли тебе Роман Аркадьевич, что ты не использовал нас, молодых и старых золотодобытчиков, до конца? Не хочет ли он, чтобы я нашёл для него новый источник золота? Доволен ли он тем, как мы, ветераны и новички золотодобычи, подобно поджарым ездовым псам, тянем для него нарту с валютой? Какая погода нынче в Лондоне? Могу ли я рассчитывать на золотой парашют?»
Нет нужды пояснять, что слова эти из уст Чинкова никогда бы не прозвучали. И вовсе не потому, что Чинков – принципиальный противник частной собственности (феномен «красных директоров» доказывает возможность стремительного, как во время ураганного отёка легких, превращения партийного билета в чековую книжку). Невозможность такого речевого поведения обусловлена тем, что «величественный стиль», которым пронизана вся жизнь Чинкова, никак не стыкуется с очередной российской эпохой, «когда начальство ушло». В мире вчерашних барыг и бывших преподавателей научного коммунизма, присягнувших то ли фон Хайеку, то ли коллективному астральному телу солнцевской братвы, ему совершенно нечего делать. Нечего там делать и Баклакову.
Только Робыкин будет в нём своим. Котя – самое подходящее имя для героя нашего времени.
Пикник на краю земли чаучу и кавралинов
Распространено мнение, что название «Территория», на котором Куваев остановился, перебрав множество других вариантов, представляет собой оммаж, или, говоря проще, символическую отсылку к производственным романам Артура Хейли. Мнение это основывается на признании самого Куваева, сделанном им в переписке с Людмилой Стебаковой, главным редактором Магаданского книжного издательства: «Роман печатается в журнале „Наш современник“, № 4. Называется он „Территория“, по аналогии, что ли, с романом „Аэропорт“. Романом в журнале очень довольны, предсказывают ему будущее. Но это время покажет».
Не нужно думать, однако, что личные признания писателя – неопровержимый аргумент, гарантирующий обретение истины в последней инстанции. Даже в юриспруденции признание обвиняемого не рассматривается в качестве «царицы доказательств». Можно, предположим, сколько угодно ссылаться на многочисленные высказывания Максима Горького, пытавшегося внушить читателям представление о всецело негативном характере образа Луки, но любой, кто имел желание ознакомиться с текстом пьесы «На дне» самостоятельно, без обращения к соответствующей критической литературе и консультациям учителя средней школы, прекрасно понимает: Лука не столько бродячий торговец утешительным опиумом сладкой лжи, который должен быть как можно скорее изгнан из костылёвской ночлежки, сколько alter ego автора, персонаж в большей степени положительный, чем отрицательный.
В приведённых выше словах Куваева сопоставление названия «Территории» с названием романа Артура Хейли «Аэропорт» выглядит, честно говоря, как с трудом подысканная аналогия, причём очень и очень приблизительная (оговорка «что ли» о том красноречиво свидетельствует). Очевидно, писатель и сам не мог внятно сформулировать, чем так хорошо заглавие «Территория». А так как лучший способ определить нечто неизвестное – это сопоставление с более известным явлением, он и вспомнил популярный производственный роман Артура Хейли, который, если вдуматься, сближает с «Территорией» лишь жанровая принадлежность. Но и она, будем последовательны, отнюдь не является безусловной. Да, в романах Хейли подробно и со знанием дела описывается устройство и механизм работы той или иной корпорации, предприятия или сегмента экономики, и это, казалось бы, даёт основания сопоставлять жанр «Аэропорта» и «Территории». Однако к произведениям Хейли термин «производственный роман» приложим как ярлык, в равной степени относящийся и к форме, и к содержанию текста. К «Территории» же словосочетание «производственный роман» можно прикрепить только как легко отклеиваемую этикетку, облегчающую прохождение советских цензурных препон (раз «производственный», значит, о рабочем классе – можно безбоязненно печатать), но не раскрывающую ни специфику художественного построения книги, ни её смысловые особенности. Романы Хейли, даже если слепить из них один громадный текст, начисто лишены того качества, которое характеризует творческое мышление Куваева: неустанный поиск конечных ответов на фундаментальные вопросы человеческого бытия. Излишне напоминать, что «Территория» – это не рассказ о том, как функционирует геологическая разведка на севере России, не беллетризованное описание корпоративной этики Дальстроя, а по-настоящему оригинальное повествование об обретении человеком собственной сущности в экстремальных условиях. Мы гораздо ближе подойдём к истине, если назовём «Территорию» экзистенциальным романом в авантюрно-приключенческой оправе. Никакого производственного «хейлианства» в ней нет и в помине.
Если уж говорить о каких-то реальных перекличках, связывающих заглавие куваевской «Территории» с другими текстами зарубежной художественной литературы, то нельзя не вспомнить роман Джеймса Фенимора Купера «Шпион, или Повесть о нейтральной территории» (1821). Контрастирующее с куваевской лаконичностью многословие американского классика не должно нас смущать: оба произведения можно сравнить хотя бы на основании экзотического материала и напряжённого сюжета. И пусть в оригинале у Купера использовано слово ground, которое само по себе обозначает «землю», «почву», «грунт», «поверхность», передача его лексемой «территория» давно и прочно утвердилась в русской литературной традиции. Куда важнее то, что куваевская Территория, в отличие от куперовской, полностью лишена «нейтральности» – она заставляет всех, кто по ней перемещается, вести себя строго определённым образом.
